Ожерелье для Эдит
Шрифт:
При этом она даже не ждёт ответа. Всегда и везде она погружена в себя, и я даже предположить не могу, о чём она так напряжённо думает. Какие у неё могут быть тайны? На вид ей лет пятьдесят, личная жизнь кончена; сама она грузная, с каким-то почерневшим, но всегда ярко накрашенным лицом. Чтобы она не делала, она делает это механически, мысли её далеко от меня и ото всех. Вот сейчас она намыливает сидящую в ванне чужую девчонку-калеку, а сама даже не смотрит на неё. Ну и пусть, это даже хорошо. Это лучше, чем, если бы она пялилась на меня, не переставая. А так я тоже буду думать о своём.
В проветренной комнате, в свежей и чистой
– Добрый вечер, Даша. С лёгким паром.
Он говорит что-то ещё, но его голос исчезает в удивительных словах, слетевших с белого листа и окутавших мою голову, точно сотканный из цветов платок. Эти слова, сказанные неизвестной поэтессой сто лет назад, отгородили меня и от человека, которого я не хочу слушать, и вообще от всего мира.
Из всего нашего солнечного мира
Я мечтаю лишь о диване в саду.
Где загорает кошка…
Там бы я сидела
с письмом на груди,
одно маленькое письмо.
Вот так выглядит моя мечта… 2
2
Э. Сёдергран «Желание».
Почему желания всех девушек, несмотря на время, в которое они жили, всегда почти одни и те же? Когда Антон бросил меня, я всё утешалась тем, что он, конечно, уже раскаялся, но боится прийти или позвонить, пока до меня не дошло, что он просто наплевал на меня. Времена изменились, и уже не прижать к сердцу конверт я надеялась, а найти его в компьютере или хотя бы обнаружить SMS-ку в мобильнике. Но мой ящик сто лет как пуст, а телефон пора отключить за ненадобностью. А вот написать обычное письмо Антону и в голову никогда не придёт. Я ещё раз прочитала стихотворение и задумалась уже над тем, кто был возлюбленным Эдит. Интересно было бы узнать, как они познакомились и почему расстались? Написал ли он ей потом? Получила ли она всё-таки это письмо?
На улице заструился дождь, и стало темно читать. Я потянулась, чтобы включить ночник и увидела, что отец всё ещё стоит у кровати и смотрит на меня. Ну и терпение! Мне бы столько. А он тут же быстро заговорил:
– Даша, так нельзя больше. Скажи мне хоть слово.
Нецензурное? Подожди, всё ещё впереди.
Я гашу свет и ложусь, укрывшись с головой. По тихому звуку я определяю, что отец ушёл, а потом чувствую вкрадчивое движение. Я высовываюсь наружу. Мокрый кот сидит на подоконнике.
«Я посплю здесь? А то дождь…»
– Спи, – охотно разрешаю я. – Ложись ко мне, хоть на ноги. Я всё равно их не чувствую.
«А мне тоже всё равно. Лишь бы тепло было».
Довольные друг другом, мы устраиваемся. Кот ложится на стерильно чистое одеяло и засыпает. И хотя я не ощущаю ничего, мне очень тепло.
Глава четвёртая
Утром кота и след простыл,
– Опять кот побывал?
Я киваю. Она безо всякого раздражения снимает грязный пододеяльник и напяливает на одеяло чистый. А ведь только вчера бельё поменяла! Я на её месте устроила бы скандал.
– А почему вы не ругаете меня?
Она на секунду прерывает свой таинственный мыслительный процесс и отвечает:
– А чего ругаться-то? Всякое бывает.
– Бывает.
– Тебе с котом, поди, веселее?
– Веселее.
– Ну вот. А постирать недолго. У вас машинка хорошая.
– Спасибо. – Это я, между прочим, говорю ей впервые.
– На здоровье. – Она выходит, а я вдруг говорю себе, что не буду, так и быть, сильно доставать её.
После того, как я узнала, что стала инвалидом, после маминой смерти, после предательства друзей и Антона, я сделалась запрограммированной на злость. Я возненавидела отца, одноклассников, учителей, своего бывшего мальчика и тех, кто был со мной в метро, потому что они являлись напоминанием ужаса и несчастья, произошедших со мной. Ни за что на свете я не стала бы с ними общаться. И только Ольгу Петровну я не замечала совсем, а пакостила ей от скуки. А ещё чтобы через неё насолить отцу. Когда она выходила от меня, я о ней тут же забывала. Но вот явился кот, уронил на меня книжку, и я узнала об Эдит Сёдергран, которая давно умерла. И я немножко по-другому взглянула на Ольгу Петровну, которая жива и находится со мной всё это время, пока я лежу, как бревно. Кстати, а где похоронена Эдит? Сейчас посмотрю. Посёлок Рощино, бывший Райволе. Это же недалеко от Питера! Сейчас возьму карту и… Стоп, а как я её возьму?
– Ольга Петровна! – беспомощно выкрикнула я.
Вместо неё в комнату вошёл отец. Почему это он дома?
– Ты что-то хотела, Даша?
В исключительных случаях я пишу ему ответ на бумажке, но только не сейчас. Ему же нужно будет обязательно узнать, что, зачем и как… Я игнорирую его вопрос и ору с новой силой:
– Ольга Петровна!
– Она занята, Даша, готовит тебе еду. Нельзя быть такой эгоисткой!
Ему ли рассуждать об эгоизме! Ладно, подожду до обеда. Ждать пришлось недолго, и вскоре Ольга Петровна появилась с подносом в руках возле моей кровати. Я первым делом прошу карту Петербурга. Она быстро всё находит, а сама перемещается к своему излюбленному месту – к окошку – и смотрит вдаль. Это её обычная фишка. Я моментально отыскиваю Рощино и понимаю, что хочу поехать туда. Вопрос, как? Если бы отец был другим, если бы не умерла мама, если бы я не попала тогда в тот вагон метро… Я заплакала и отбросила карту. Одинокая калека ничего не может сделать самостоятельно.
– Ешь, Даша, остынет. – Ольга Петровна произносит это спокойным голосом, не оборачиваясь. Она будто не слышит моих рыданий, и мне не нужно прятаться. Я съедаю половину порции и говорю «спасибо». Она невозмутимо уносит поднос, а я начинаю листать книгу со стихами Эдит Сёдергран.
Успокойся, дитя моё, ничего нет,
и всё так, как ты видишь: лес, дым и полет рельсов.
Где-то далеко, в далёкой стране