Ожерелье из разбитых сердец
Шрифт:
И что же делать? Разве что съездить на Николаевское кладбище? Убедиться в существовании могилы Наташи? Черт! Я даже не удосужилась узнать, как ее фамилия, только на фотографию смотрела. Надо же! Про того покойничка с вурдалачьими зубами и падающими листочками в виде кровавых капель все запомнила: Сургучев Николай Степанович... 1934 – 2001... А вот Наташину фамилию... И все равно! Надо ехать! Если могила существует, значит, я не сошла с ума! Или сошла... Ведь я так и не выяснила, связаны жизнь и смерть Наташи с Феликсом или нет...
Я отодвинула от себя чашку, зачем-то
На выходе из квартиры я столкнулась с Мастоцким.
– Ты что здесь делаешь? – задала я ему законный вопрос.
– Хотел позвонить, но слышу, ты дверь открываешь... – смущенно ответил он.
– А вдруг это не я открываю!
– А кто?!
– Любовник мой, вот кто!
– Любовник... – повторил начальник, а потом вдруг рассмеялся: – Нет у тебя никакого любовника!
Лучше бы он этого не говорил! Лучше бы не говорил! Неужели Феликса действительно не существовало в природе? Неужели на самом деле у меня сейчас розовый период Кирилла Мастоцкого? Я сплю с ним, а думаю, что с виртуальным Феликсом? И ведь даже фамилию ему выдумала, и жизнь... Ни дать ни взять Чарубина де Габриак! Привет вам, Макс Волошин!
– Тоня! Что? Что с тобой?! – вдруг крикнул Мастоцкий. – Тебе плохо? Я идиот... Я не хотел тебя обидеть... Тоня... ну прости...
В общем, кончилось тем, что у меня подо-гнулись ноги, и Кирка, ловко подхватив на руки, внес меня в мою собственную квартиру, ногой захлопнув дверь. Мне очень хотелось по-волчьи выть, драть его лицо и тело когтями, но вместо этого я тихо заплакала. Я думала, что уже не умею этого делать. Оказалось, получается. Бедный Мастоцкий перепугался не на шутку. Уложил меня на диван и бросился вызывать «Скорую». Придурок! Женщина всего лишь плачет, а он – «Скорую»! Пришлось встать и отобрать у него трубку.
– Совсем рехнулся, да? – бросила ему я.
Мастоцкий смотрел на меня... не скажу с испугом... скорее с недоумением и молчал. Я шмыгнула носом, вытерла тыльной стороной ладони слезы, поддернула, как Мальчиш-плохиш, сползшие штаны (в смысле: джинсы) и сказала:
– Поехали на кладбище!
Кирилл не пошевелился, продолжая ошалело взирать на меня. Я еще раз шмыгнула носом и рассказала ему все. Да. Все. Он продолжал молчать. Я спросила:
– А ты чего пришел-то?
Он, не без труда разлепив губы, ответил не то, о чем я спросила:
– А тебе не кажется, что на кладбище уже поздно?
Я взглянула в окно. Сиреневато-серой пеленой уже затягивали сумерки. Да я и при свете дня могу не найти могилу, а уж в темноте, которая непременно сгустится окончательно, пока мы доберемся до кладбища, и подавно. Мой начальник, как всегда, прав. Начальники всегда правы. Те, которые всегда правы, непременно становятся начальниками. Начальники... Стоп!!! Хватит!!! Опять понесло...
– В общем, так! – тоном прирожденного руководителя сказал Мастоцкий. (Может быть, ему надо было так разговаривать со мной всегда, а
– Поняла, но у меня не из чего сделать ужин...
– Кто бы сомневался, только не я! Сказал же: иди в ванную, а я в магазин...
На возражения у меня не было сил. И потом... что плохого в ванне и в ужине, сделанном чужими руками? Не все же Волчице таскать в логово добычу? Хотя... какая я Волчица... Я полурастерзанная зубами Вепря Лань... нет...Овца... Плещеев – Вепрь?
Размякшая после ванны с ароматической солью, наевшаяся Киркиных свиных отбивных, которые не ела уже лет десять, я предложила ему остаться у меня на ночь.
– Ты же меня не любишь, – набычился он.
– Я и отбивные не люблю, но съела.
– Хорошенькая аналогия.
– Нормальная. Раньше тебя почему-то не заботила моя любовь. Ты оставался – и все.
– Теперь все по-другому.
– Почему?
– Сам не знаю. Оказывается, не все можно объяснить словами.
– А мы и не будем словами.
Я подошла к Кирке, обняла за шею и поцеловала в губы. Знала, что не устоит. И он не устоял. Я обнимала его и ласкала так, как никогда раньше. Это было местью Плещееву. Мастоцкий все прекрасно понимал и не проронил во время процесса ни слова, хотя всегда был падок на красивости и выспренности.
– Ты так его любишь? – спросил он после.
– Я его так ненавижу! – зло отозвалась я.
– Ненавидь так меня... всегда...
Я не ответила. Положила голову к нему на плечо и отключилась.
На кресте, разумеется, была табличка с надписью: «Наталья Серебрякова-Элис». Ага! Вот вам и Elis... Угораздило же родиться с двойной фамилией и... чуть ли не сразу умереть... Что такое двадцать два года... Пустяки...
Могила была вполне реальной. Мы с Кириллом долго бродили по Николаевскому кладбищу, пока наконец случайно не наткнулись на черный монумент с безобразным портретом Сургучева Николая Степановича. А там уж до могил Наташи и ее матери было рукой подать. Мастоцкий еще за завтраком сказал, что вчера, когда я уже спала, нашел в моем электронном почтовом ящике письма Наташи и ее брата Виктора. Я, разумеется, знала, что они там должны быть, но безумно обрадовалась тому, что их увидел Кирилл. Это означало, что с головой у меня все нормально.
– Ну и что делать дальше? – спросила я в кладбищенское пространство.
– Не знаю, – отозвался Мастоцкий. – Подумать надо. А пока предлагаю пожить у меня на даче.
– Зачем? – удивилась я.
– Тебе надо прийти в себя. У тебя лицо, как у смертельно больного человека. А в Завидове сейчас очень красиво. Настоящая золотая осень. Природа... она врачует...
– Ты что, собрался оформить мне дополнительный отпуск? Я свой отгуляла в июне? Или ты забыл?
– Я ничего не забываю из того, что касается моих сотрудников. Отпуск тебе оформим за свой счет... в смысле... за мой...