Ожерелье из разбитых сердец
Шрифт:
– Что?! – с таким же ужасом в голосе отозвался он.
– Нам надо с ней поговорить!
– О чем?
– О... ее сыне...
– И что ты ей скажешь?
– Все, что знаю.
– Она, наверно, и так в курсе. Не могла же не спросить сыночка, на какие шиши он отгрохал себе этот дворец.
– Она может не знать всего. Знает, что он пишет книги, но откуда берет сюжеты, не догадывается, хотя...
– Тонька! Перестань делать многозначительные паузы! – взревел Мастоцкий.
– Понимаешь, Кира... я вспомнила один странный разговор
– Какие еще игры?
– Я... Я не могу вспомнить, потому что тогда не придала этому особенного значения...
Я хотела поделиться с Кириллом еще кое-какими соображениями, как вдруг он прижал меня к дереву и принялся целовать. Я начала брыкаться, потому что его нежности были совершенно неуместны и некстати.
– Она идет назад! – шепнул мне Мастоцкий. – С бидончиком. Я знаю, куда она ходила. Тут неподалеку живет женщина, у которой козы. Она их молоко продает, говорят, полезное...
– Странно, что мамаша Феликса сама ходит за молоком, будто крестьянка по воду, – буркнула я, пытаясь разглядеть Надежду Валентиновну из-за Киркиного плеча. – Этот... которая Манана... наверняка мог бы обеспечить доставку молока на дом.
– А может, его маменьке прогуляться хочется... моцион, так сказать, совершить...
Не знаю, что мне вдруг стукнуло в голову, но я с силой оттолкнула Кирилла, который на это явно не рассчитывал, и выскочила на дорогу перед самым носом Надежды Валентиновны.
– Здрасссь... – произнесла я, впиваясь в нее глазами. Не призрак. Реальная женщина. Та самая, которая была моей соседкой и угощала сушками без мака, а сама трескала курабье.
Надежда Валентиновна вздрогнула и уронила бидончик. Молоко расползлось по асфальту огромным белым осьминогом. Мои джинсы и ноги матери Феликса были заляпаны жирным каплями.
– То-о-оня... – протянула она.
– Она самая... – Мне хотелось рявкнуть ей это в лицо, но гортань выдала жалкое сипение.
Мать Плещеева взяла себя в руки быстрей.
– Ну и чего же ты хочешь, Тоня? – спросила она и подняла пустой бидон.
– Поговорить, – несколько тверже сказала я, так как за плечи меня уже обнимал Мастоцкий.
Надежда Валентиновна оглядела его равнодушным взглядом светлых глаз и спросила:
– О чем?
– О том, что у нас есть материалы, мягко говоря, компрометирующие вашего сына.
– Да ну?! – улыбнулась она, и улыбка ее мне не понравилась. Впервые. Раньше я не замечала, что у нее такая неприятная улыбка. Мне хотелось ей сказать, что она зря улыбается, но женщина спросила: – И в чем же они состоят?
– У нас есть неопровержимые данные, что ваш сын является виновником смерти нескольких женщин! – выпалила я.
– Даже так? – Что-то в лице Надежды Валентиновны неуловимо изменилось, но она все так же невозмутимо вытряхнула из бидона на асфальт остатки молока и сказала: – Что ж... тогда пройдемте в дом.
Внутри дом был
Надежда Валентиновна привела нас в просторную гостиную, центр которой занимала массивная кожаная мебель бежевых тонов. Кресло, в которое я упала, казалось, тут же под меня подстроилось, со всех сторон бережно поддерживая мое тело. Так удобно я еще никогда не сидела. Тем лучше. Не встану, пока все не выясню. Рядом со мной устроился Мастоцкий, всем своим видом демонстрируя хозяйке, что бросится на мою защиту в любую минуту.
Надежда Валентиновна уже совсем справилась с собой. Ее лицо было невозмутимо и непроницаемо. Если бы не застывшие капли козьего молока, можно было подумать, что резкого разговора не было.
– Ну так что же вы хотели мне поведать? – светским тоном начала она.
И я рассказала матери Плещеева о дневнике Наташи Серебровской, а также поделилась своими соображениями на предмет литературной деятельности ее сына. Выслушав меня, она немного помолчала, а потом проронила в пространство:
– Я всегда говорила, что до добра это не доведет...
– Послушайте, милейшая! – взорвался Мастоцкий. – А не кажется ли вам, что вы могли бы прекратить это на корню?!
– Вы считаете, что я имею хоть какое-то влияние на своего сына? – усмехнулась она.
– Ну... он же не вчера начал писать свои романы! – продолжил Кирилл. – Неужели вы не знали, откуда он берет сюжеты?
– Знала. – Надежда Валентиновна выпрямилась в кресле. – Но первую его книгу я одобрила, вернее, сама же на нее, если можно так выразиться, подбила.
– То есть? – удивилась я.
– Видите ли, его очень сильно оскорбила и... предала женщина... Он был еще молод... впал в страшную депрессию. Я должна была что-то сделать... как-то помочь... Перепробовала много способов привести его в норму, а потом вдруг меня осенило, и я предложила ему записать свои переживания, сжечь написанное и таким образом освободиться от гнетущих воспоминаний.
– Видимо, он не сжег?
– Вы правы.
– То есть ему понравилось таким образом освобождаться от гнетущих воспоминаний?
– Да.
– Надежда Валентиновна, – вступила в разговор я, – не станете же вы утверждать, что не знали, как ваш сын манипулировал женщинами ради успеха своих романов.
– Он... не для успеха...
– А для чего?
– Он мстил. – Лицо Надежды Валентиновны тоже приобрело жесткое мстительное выражение.
– Да за что же мстить Наташе Серебровской, которая его любила?!