Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Блашкович Ласло

(К слову, теперь у меня времени более чем достаточно, чтобы обдумать, как одеться человеку, который идет за гуманитарной милостыней в церковь, на бога которой он возводит хулу. Есть ли у него право вступать в дискуссию с религиозными активистами, перебирающими пожертвованную фасоль, о своем убеждении, что утверждение типа бог есть любовь, весьма туманно, то есть, нельзя любить абстрактно, весь мир без исключения, потому что сам он (имеется в виду и мир, и этот несчастный) ни к чему не пригоден, а менее всего годится для любви. Разве стоит глоток мыла или слипшийся комочек сахара, утекающего из ладони, как моль, чтобы промолчать в ответ на издевательский душок ненадежного «свидетеля Иеговы», распевающего библейские

частушки? Но что за дилемма была первой по порядку: да, надеть ли с благоговением окровавленные тряпки, или же нечто соответствующее положению бедняги с реноме, затраханного живучим ощетинившимся государством? И как ему вести себя, когда в момент получения тощего пакета с продовольствием и средствами гигиены у него зазвонит мобильный телефон, как синекдоха бизнеса и власти, хотя известно, что его протащили контрабандой с какой-то европейской свалки? Следует ли прикинуться дурачком и оглядываться вокруг, с вызовом на физиономии: что это за грязный оборванец встрял в такой торжественный момент, — и чтобы никто при этом не усомнился в выразителе официального мнения? Эх ты, нищий в галстуке-бабочке! Вот тебе и полученный мешочек норвежской муки, порванный велосипедной спицей, когда ты так неистово крутил педали, оставляя за собой след, как в восточных сказках, перламутровую улиточью ленту лунного света, по нему твой путь можно проследить издалека, даже из этого неподвижного, по-ангельски невидимого АВАКС-а).

Но ты посмотри на меня за надежным, мужественным рулем, я небрежно свешиваю руку через опущенное боковое стекло, в которое, словно загадочное божественное послание, проглядывает утро, зеркало заднего вида беспричинно проясняется, а мотор постукивает в четыре такта, и в такой момент меня ничуть не удивит, если кто-то постучит в правую дверцу, даст о себе знать из багажника, словно с того света, — ничего меня не касается, меня, Онегина под санкциями, короля кровавого геморроя!

Руки мои, знаете ли, мерцают, заряженные биоэнергией. Я отрываю их от руля и смотрю, как искры отскакивают от ногтей. Крестьяне, мимо которых я проношусь, наверняка думают, что я какой-то Тесла, спешащий полубог. Обожаю скорость, жаль, что из этой клячи не выжать больше, и все равно, я не могу не нарушить любое ограничение, насмехаясь над тенью радаров, мне глубоко наплевать. Ведь я же реинкарнация футуриста, я масляная краска, облупившаяся с пули, жаль, что день такой короткий.

А жизни — сколько хочешь! Тут я, кричу, в яме, пока трактор вытаскивает меня из канавы. Живой я, кричу из «вартбурга», превратившегося однажды утром в гигантского жука, который никак не может перевернуться на брюшко. Может, нальешь ему хоть грамм двести, спрашиваю умственно отсталого на бензоколонке, который, и не думая вытаскивать из гнезда шланг, похожий на уробороса, пялится на банкноты, которые ему протягиваю, я не понимаю, что с этими банкнотами не так. Держать будет лучше клея, уверяю эту равнодушно жующую табак корову и вылизываю скользким языком дырищу в колесе. И все это жизнь, авантюра, напеваю сквозь зубы, промокнув (в крыше дыра, скоро я стану единственным в своей компании обладателем «вартбурга-кабриолета»).

Наконец, попадаю к женщинам — на текстильные и прядильные фабрички, химчистки, они руки вытирают об себя, прежде чем взять в них какую-нибудь книгу, рассматривают ее, щупают. Секретарши предпочитают легкую любовь и календари, гороскопы и лечение травами всем по душе, детские книги бездетным и тем, кто грызет неухоженные ногти.

Мужских мест избегать. Мужиков ловить поодиночке, наедине. Тогда они сдаются. Школы? Да. Детей легко заразить. Дети милы. Их только надо остановить.

Молча

вхожу в столовую, выбираю свободный стол, открываю чемодан с книгами, движения мои гибкие, спортивные, правильные, у женщин кусок в горле застревает, подлавливать их лучше всего под конец обеда, когда кровь отливает к желудку. Ищу свободную розетку, раздвигаю декоративные растения, раз-раз, как слышно, спрашиваю микрофон, мой голос мощно разливается.

Теперь надо выбрать одну, единственное лицо в толпе, не слишком сияющее, чтобы не заблокировалась, скажем, средневнушаемую, — подняли руки вверх, соедините пальцы, вы не можете их развести, но попытайтесь, — всегда найдется та, что не сможет. Это наша женщина, она будет парить в воздухе под пощелкивание пальцев. Однако требуются годы и годы, бывали дни, когда я бесцельно искал взглядом, всматривался поверх голов, опускал глаза, одним словом, капитулировал. Теперь же метод опробован, я уверен на девяносто процентов, полный успех, как операция на сердце в руках везунчика.

Начинать можно невнятно, но переживать не надо, все запрограммировано, как вальс, значит, кулаком улитке промеж рогов — смущенным работницам цитировать Борхеса (в моей скромной обработке): Пусть другие кичатся написанным, я же неравнодушен только к прочитанному!

Но не более того, просто выстрел вверх, а потом сразу вниз, в их земные объятия. И вообще, приходится притворяться глупее, чем я есть, чтобы стать социально приемлемым. Просто слишком не красуюсь, мускулатуру не демонстрирую, не кичусь своей эрудицией, все время пытаюсь подражать одному кретину, которого с детства не могу забыть, и вот, каждая спотыкается, о, мой карликовый бонсай-баобаб!

Люди здесь живут разные, на это следует обращать внимание, и торговец не должен выделяться. Если так не получается, то можно попробовать вот это: undimer laundamerdia virgula dojze tregula patri sasi kometri; не забывать и диалекты: agacus a nocus plaje vitamsu endi propro; а также языковый апокриф, только во славу гневной толерантности, из текстов катакомбных церквей: jespen doval saslaferima cimori caja kokre duti.

Все молитвы бессмысленны.

Если человек мастер, если в его книгах чего только ни понаписано, то не надо обманывать вечность — каждый из вас, дети мои, восхищался самонадеянностью бахчевого умельца, исподтишка наблюдая, как тот без всякой задней мысли шарит взглядом по груде зеленых ядер, потом вдруг хватает одно, стискивает, стучит умеючи и прислушивается, словно настраивая невидимые внутренние струны, проходится большим пальцем по гладкой кожуре после того, как свернет засохший хвостик на макушке, прежде чем отправить его в мелкий арбузный сарайчик, определяя, женский ли у него цветок, и поднимет его над головой, словно повивальная бабка голосистого младенца, и опустит на истертую чашу весов со словами: вот этот, и пусть кто-нибудь отважится сказать, что выбранный арбуз не будет сладок, как кровоточащая душа!

Вот так, наверное, и я. Есть у меня чутье на книги. Мне достаточно вдохнуть запах переплета, зацепиться ногтем за первую фразу, взвесить томик на ладони, и хватит, больше ничего не надо, я точно знаю, что будет в конце — еще один дешевый солнечный день, ах, сколько я их таких насмотрелся в свое окошко-бабочку, мотаясь туда-сюда.

Быть разъездным торговым агентом — это больше, чем выдавать себя за литературного критика: вы должны знать книгу досконально, до печенок. Как будто я проглотил весы, иногда я ощущаю слепую, черную, бронзовую гирю в сердце, иногда в желудке.