Ожерелье от Булгари

Уэлдон Фэй

Мысленно я ждала, когда все эти глупости прекратятся. Я надеялась, что однажды Барли повзрослеет и решит успокоиться и больше не будет никаких пертурбаций – ни финансовых, ни эмоциональных. Он начнет беспокоиться о своих мужских качествах, не захочет рисковать оказаться несостоятельным в постели с новой женщиной и вернется ко мне.

Я ошибалась. Мне было уже за пятьдесят, а американские горки, становились все круче. Начинается с небольшой встряски, затем скорость и грохот нарастают, и не успеваешь оглянуться, как ты уже на мосту через ущелье Такома и мост вот-вот рухнет под тобой.

Однажды вечером я спокойно сидела дома, а потом явился Барли, раньше, чем обычно, и заявил, что любит Дорис Дюбуа.

В

первый момент я рассмеялась, что, естественно, было ошибкой.

– Что в этом смешного? – спросил он.

– Дорогой, – ответила я с уверенностью, которой мне иметь не следовало бы. – Она может заполучить кого угодно. Сомневаюсь, что ты окажешься этим счастливчиком.

– А она любит меня, – сказал он. – Ты всегда меня недооценивала. Не принимала всерьез. И мне пришлось искать на стороне того, кто меня оценит.

А потом сообщил, что желает получить развод, а я могу оставить себе Мэнор-Хаус. Что он переедет в другое место и все будет сделано вполне цивилизованно, не так ли?

Только после того, как я дождалась Дорис Дюбуа в засаде на стоянке возле супермаркета и попыталась ее убить, она решила переехать в Мэнор-Хаус и поменять его название. Развод прошел практически без меня, поскольку я сидела в тюрьме. Хотя мой доверенный и приходил ко мне туда пару раз, но чувствовал он себя крайне неуютно среди шума, детского рева и бедлама, царившего там, в часы посещений. А также запрещенных, но все равно осуществляемых половых актов, искренних слез и стыда и страстных поцелуев, во время которых изо рта в рот передавались наркотики. Ему было трудно сосредоточиться. Он привык к судебным палатам и к тому же, как он постоянно твердил мне, был специалистом по разводам, а не уголовному праву. А я сама, по правде говоря, тоже была здорово выбита из колеи и сражалась не так отчаянно, как следовало бы, поэтому Дорис добилась того, чего хотела. Она всегда добивается своего. Иногда я даже восхищаюсь его. Но таким мыслям надо сопротивляться, как говорит доктор Джейми Дум. Это менталитет жертвы – когда истязаемый, в конечном счете, начинает восхищаться мастерством палача, практически влюбляется в него.

Я перестала ходить к доктору Думу. Он говорит, что я «не готова», но вроде доволен тем, что я счастлива, ему нравятся мои новые американские горки страхов и желаний, и он говорит, что не станет сообщать обо мне в службу надзора.

Когда мы только въехали в Мэнор-Хаус, я вначале его ненавидела. Барли не посоветовался со мной, прежде ем его купить. Особняк казался таким претенциозным, таким огромным – просто вызов налоговой службе. Но потом я полюбила его стены из красного кирпича. Я знала в нем каждый самый потаенный закуток и смахивала щеткой каждую пылинку с каждой, ступеньки, парадной и черной лестниц. Я знала его характер и привычки. Что ступеньки, ведущие на чердак, скрипят и что – ночью по пятницам там слышится какой-то стук, которого быть не должно. А если подняться наверх, чтобы узнать, откуда этот шум, то ощущается неприятный холод, и слышатся голоса отсутствующих людей, иногда плач, иногда смех. А в другие дни недели ничего этого не происходит. Меня никогда: не беспокоило, но маленький Кармайкл иногда просыпался и жаловался, что у его кровати стояла; женщина в белом.

А теперь Дорне Дюбуа заполучила мой дом и моего мужа и может делать, с ними все, что ей заблагорассудится, и спит в спальне, которую мы с Барли когда-то называли нашей. Но я слышала от Росса – я встретила его в «Макдоналдсе» возле клуба здоровья, – что на них рухнул потолок, и им пришлось сбежать в «Кларидж». Ей там понравится: гораздо ближе к магазинам. Росс пытается сбросить вес. Дорис заставляет его вставать на весы каждую пятницу, когда он приходит за жалованьем. Я дала ему мочегонные таблетки, они иногда помогают.

Я

полагала, что в пятьдесят лет меня не застукают обнаженной в сомнительной кровати шокированные старики, что я всегда смогу подобраться к раковине, чтобы умыться и почистить зубы, что не свалится как снег на голову с просьбой о помощи подружка по тюрьме. Я ошибалась. В молодости удары судьбы, удача и любовь обрушиваются на тебя довольно часто, а чем ты старше, тем длиннее и периоды затишья. Но удары становятся более сильными – как девятый вал на море, а не как мелкие всплески в пруду. Вот и все. А, в общем, ничего не меняется.

Я пытаюсь не думать о том, что Дорис потребовала от Уолтера явиться к ней домой, и он отправился туда с альбомом для эскизов под мышкой, смеясь над моими страхами. Это куда паршивее всех американских горок, что устраивал мне Барли. Мое сердце то подкатывает к горлу, то ухает в пятки, то готово вырваться из груди. И меня мутит. Я старуха, а она молодая. Как я могу с ней соперничать? Этой сияющей стреле желания, этому мосту, вроде того, что находится между «Тейт-мо-дерн» и собором Святого Павла, соединяя прошлое с настоящим, угрожает такой резонансный эффект, который разрушит его и превратит в пыль.

Глава 24

Грейс Макнаб, когда-то Грейс Солт и, возможно, когда-нибудь Грейс Уэллс – видите, как она скатывается все ниже и ниже по алфавиту, – сидела на Харли-стрит в приемной доктора Чандри, хирурга-косметолога, когда туда вошла леди Джулиет Рэндом. Грейс было назначено на пять, а леди Джулиет – на пять тридцать.

Приемный покой выглядел уныло: посередине – большой круглый стол со стопкой нечитанных журналов «Кантри лайф» и придвинутые к нему жесткие стулья. Водопроводные трубы идут прямо по стенам, на которых висят фотографии женщин до и после операции: вначале у этих женщин были странные носы и подбородки, заплывшие глаза и толстые щеки, а потом все они стали выглядеть вполне обычно, а некоторые превратились в удивительных красавиц. Пахло тут старым добрым хлороформом и эфиром. Чандри запаздывал с приемом. Судя по стоящим на мраморной каминной полке часам в резном корпусе из черного дерева с фигурками раненых оленей и лающих собак, сейчас двадцать пять минут шестого. Если Уолтер Уэллс пришел вовремя, он находится у Дорис Дюбуа уже двадцать пять минут.

Гарри Баунтифул сообщит Грейс, пришел ли Уолтер туда вовремя или нет, и о чем шла беседа на этой встрече. Грейс испытывала неловкость, оттого что снова обратилась к услугам частного детектива, но ее толкнула на это ревность, как ревность толкнула ее на попытку задавить Дорис Дюбуа. Лучше от этого не стало, и если тебя терзают сомнения, то гораздо менее болезненно знать, чем: гадать. Потому что, как правило, в твоем воображении все куда хуже, чем есть на самом деле. У такого» человека, как Дорис, у которой самомнение до небес, другие взгляды на жизнь. Неприятная истина окажется для нее сюрпризом, а не подтверждением наихудших опасений. Гарри Баунтифул не убрал из квартиры Дорис «жучки», хотя Грейс перестала; ему платите, когда Дорис с Барли поженились. К чему была продолжать? Барли ведь не вернешь. Узнай Барли, что она устроила за ним слежку, он бы со смеху умер. Ей не хотелось, чтобы к Уолтер узнал. Он не придет от этого в восторг.

– Грейс, дорогая! – воскликнула леди Джулиет. – Как приятно вас видеть. Что вы с собой сделали? Я хочу, чтобы вы взглянули на мой нос. Он, слишком большой, я осознаю эта всякий раз, когда смотрю на чудесный портрет, что написал ваш Уолтер. Что с вами произошло? Вы выглядите просто восхитительно. Лично я считаю, что это секс оказывает такое воздействие, особенно оральный. Ничто так не способствует улучшению фигуры.

– Уолтер пишет портрет Дорис Дюбуа, – тускло проговорила Грейс, – Она его заставила.