Ожерелье
Шрифт:
"Вот так вопрос - Гамлет тоскливо отдыхает, хотя там речь шла всего лишь о завоевателе матери и, в конечном счете, о престолонаследии, а у меня о самом-самом важном для отца - о будущем сына. Причем, ужаснее всего их нынешние отношения: она ведет себя с ним, словно старшая сестра, а он, попав под каток её юного очарования, совершенно не понимает неестественности таких отношений. А я - выгляжу рядом с нею словно антикварный козлотур рядом с альпийским эдельвейсом. И пусть она мне постоянно твердит о пустоте и глупости моих выступлений я, к сожалению, легко представляю несуразность нашего спонтанного и чувственного соединения.
День начался уверенно, так же и покатился дальше - Он перескакивал через дела, проблемы, отложенные до лучших времен, словно игривый ослик (скорее всего козлик), неожиданно выпрыгнувший за свои мимолетные рамки. Прорыв нарыва оказался не только своевременным, но и доброкачественным - не пришлось вырезать здоровые ткани; именно поэтому и под такой настрой заодно решил объясниться с Антоном по-взрослому. Оказалось - это же настроение поймал каким-то образом и сынишка и когда они вновь соединились, Антошка опередил его со своим заявлением:
– Пап, я все понимаю, ты не думай, что я такой маленький и мне думать о главном не стоит. А главное для тебя - Катя. Ты не бойся - я вижу, как она тебя любит. И ты совсем не виноват из-за мамы: она сама ушла. Я маму тоже люблю, но я хочу, чтобы нам с тобою стало хорошо. Я слышал, как ты болел тогда, особенно ночью, когда ты думал, что я сплю. И только после того, как мы встретили тетю Катю, нам стало намного лучше. Папа, давай уже мы станем жить вместе, и вы не будете прятаться от меня, как будто я ничего не понимаю. Ты помнишь, как бабушка говорила: только тогда у нас будет тип-топ, когда мы станем дружить, когда каждый будет думать о другом как о себе. Давай, прямо сейчас и начнем так жить.
Возвращение.
Ездок он стал так себе - долгожданная поездка в Германию вышла боком, вернулся с гайморитом (довольно привычным и верным спутником последних лет), а вот продолжение получилось чуть ли не концевым, практически аналогичным выключателю у которого отжали клавишу, но в самый последний миг Она отступилась и он из тульпы (таким виделся со стороны) медленно, очень тоскливо вернулся к около прежнему состоянию и виду. Ему самому казалось, мерещилось будто бы он все ещё там - у тонкой линии (почти невидимой) на зыбком краю, где за счет неимоверного баланса он удерживается и понемножку с каждым новым мгновением отвоевывает крохи будущего. Иногда, в сером настроении задумывался о бессмысленности своих потуг - тут же получал очередной кризис, из которого выкарабкивался (рассказать кому-либо не поверят) мыслями о Филе. Германия навсегда оставила за собою не просто лихую память - она (эта память) превратилась в клеймо определенных знаков, символов, видимо, долженствующих привязывать свои желания к разумным, а не призрачным прожектам. Очень сложные воспоминания накрыли
После выписки у Саши не было альтернативы - сначала к племяннице, а потом домой. Он не стал звонить родственникам - не было желания видеть кого-либо, да и обсуждать прошедшее, тем паче; Александр и сам ещё не вполне разобрался с сиюминутным настроем души. Возвращение из серого тягучего беспросветного ничто не могло быть легким и беззаботным - тревожные мысли приходили в голову, то спонтанно и коротко, то тягуче и прилипчиво. Такси подвезло его к дому в середине дня (он успел пообедать в больнице); нельзя сказать, что он слишком долго отсутствовал - 2 месяца - это не срок в длинной череде прожитых лет, но панорама Алиного домохозяйства его сильно удивила: вместо пыльного печального пикейного пейзажа он, был неожиданно, можно даже сказать резче - оглушительно ошарашен возрождением природы, вроде бы такой привычной, стабильной в линейных условиях жизни, когда повседневная текучка перекрывает собою все сложные и витиеватые изменения бытия, но такой преобразившейся после возвращения человека из запредельной данности. По улице расцвела акация: и белая, и желтая (почти всегда он привязывал эти события к своим пчелкам, но не в этот раз), во дворе попыхивали белоснежно-розовые цветочки персиков (любимые и наиболее уважаемые им фрукты), почти опали лепесточки вишни и все-все было залито зеленым цветом - таким свежим чистым, возможным на нижнем Ставрополье только ранней весной. Александр открыл калитку, негромко позвал Алю (племянницу), но первым его встретил Филя: лохматая любимая долгожданная фигура налетела на него, обвила ноги, а когда он согнулся, стала с неистовостью единственного неизбывного друга своим шершавым языком передавать ему всю накопившуюся тяжесть многодневного ожидания, страдания, верования. Он был рад тому, что Аля не вышла сразу: не хотелось ему демонстрировать себя в таком состоянии - слезы потекли, как-никогда не случалось ранее; вообще он был рад тому, что эта минута была только их - и больше никто им был не нужен. Только сейчас, только в этот миг - он понял цель и смысл своего неожиданного возрождения.
–