Ожерелья Джехангира
Шрифт:
Прежде чем разделать тайменей, я тщательно измерял их, рассматривал в лупу загадочные рваные раны, пытаясь обнаружить следы клыков речных чудовищ, вскрывал их желудки, чтобы установить, чем они питаются. Товарищи надо мной весело подтрунивали.
Геля Сафонов, высокий, худощавый, весь в мускулах и жилах, уже много сезонов проработавший за Полярным кругом торжественно продекламировал:
— На первое будет уха по-рыбацки, на второе — шашлыки по-горняцки, на третье — жаркое по-арктически, а кто останется голодным, тому — заливное по-геологически.
Он положил в одно эмалированное ведро тайменьи головы для ухи, во второе — одни плавники для заливного. Затем располосовал охотничьим ножом боковины самого упитанного
Вскоре сидеть у костра стало просто невыносимо: такие полились ароматы, что и описать невозможно. Клянусь всеми сибирскими тайменями, всеми геологическими тропинками, нигде в городе вы не увидите янтарных капелек жира, булькающих в нежно-розовых изогнутых корытцем боковинах под струями горьковатого тальникового дыма, не вдохнете головокружительного аппетитного благоухания острой тайменьей ухи. Да что там говорить! Даже пожилые оленегоны и те проснулись, как только ветер донес до их чумов запах жареной рыбы. Долган было шестеро: двое мужчин, две женщины и два мальчика. Старшему, Илье, было лет двенадцать, младшему — четыре годика. Они тоже присоединились к ночному пиру у костра и отметили мое «спортивное крещение» по-своему, как полагается истинным северянам. Взяли двух тайменей, в каждом из которых было не меньше пуда, и начисто съели их сырыми, без хлеба, без соли, ловко орудуя узкими самодельными ножами. Мы диву давались, как они не отрезали свои губы.
Уснули мы на заре, когда солнце, описав над горизонтом полукруг, торопливо начало набирать высоту. Мне снились голубые китовые акулы.
На следующий день (если только на севере можно отличить день от ночи) начальник партии шутливо объявил мне выговор за срыв работы. Впрочем, этот «срыв» повлиял на полевиков благотворно — люди приободрились, повеселели. Бесконечные маршруты и перекочевки с одного лагеря на другой всех измотали, поэтому отдых пришелся как нельзя кстати.
Только Сафонов отказался отдыхать. Он изъявил желание — съездить за письмами на базу экспедиции, которая находилась километрах в двадцати от лагеря. Для подарка жителям базы (работникам спектральной и шлиховой лаборатории) он захватил двух лоснящихся «боровков», положив их на нарту, запряженную тройкой оленей. Вернулся Сафонов в отличном настроении. Я подозреваю, что он проверил, подходит ли таймешатина для закуски.
После отдыха мы снова разбрелись по горам составлять карту, искать руду. Я поднялся на плоскую вершину и вдруг увидел, как из-за хребта вынырнул самолет и тревожно начал кружиться над нашим лагерем. Он то и дело снижался, пытаясь сесть, но не решался. И так несколько раз.
Неужели случилось несчастье? Неужели наш радист послал сигнал бедствия? Подозрительное поведение самолета не давало покоя. Я бросил работу и побежал в лагерь. Там, к счастью, все было в порядке.
Только потом выяснилось, что летчиков всполошили мои таймени. Они так потрясли всех жителей базы, что даже скупые минералогини согласились промывать шлихи обычной водой, а спирт, которым их полагается промывать, отдали мужчинам для омовения редкостной добычи. По-видимому, Сафонов не скупился на яркие, художественные краски и населил мой водопад такими гигантами, какие не снились ни одному сибиряку.
Слава обо мне как о знаменитом рыболове, который запросто вытаскивает тайменей чуть ли не с себя ростом, разнеслась через эфир по всем закоулкам севера, где работали сотрудники Научно-исследовательского института геологии Арктики. Взбудораженные этой вестью летчики экспедиционного самолета, захватив спиннинги, несколько раз пытались сесть на галечную
Раскаяние
Составив карту плоской вершины, я снова решил наведаться к безыменному водопаду — очень хотелось, чтобы взялся самый крупный «хозяин». Пусть доведет до смертельной усталости, пусть искорежит дорогой спиннинг, пусть утащит с собой всю сверхпрочную польскую жилку, — только бы испытать его силу, хоть краешком глаза взглянуть, какой же он, властелин диких речных раздолий!
За мной увязался сын оленегона Илья. Едва я бросил блесну, как почувствовал знакомый робкий толчок, но леска наматывалась легко, не натягиваясь. Решил, что таймень не засекся. На самом же деле он послушно плыл к берегу, — видимо, еще не разобрал, что попался. Откуда ни возьмись, появился второй лобан и остановился около. У меня мелькнула озорная идея — поймать сразу двух «зайцев».
— Илюша, милый, держи спиннинг, да покрепче, смотри, чтобы эти звери не вырвали, — сказал я и поддел рыбацким багориком того самого толстяка, который только что появился. Он с такой силой хлестнул хвостом, что я мгновенно очутился в реке. Таймень же, который заглотал блесну, ошалело запрыгал свечами. Спасибо я успел обхватить руками валун, иначе не написал бы эту книгу: под водопадом все кипело и грохотало камнями.
Махать спиннингом больше не хотелось. Настроение было испорчено. Какой-то неприятный осадок лег на сердце. И вовсе не потому, что неожиданно выкупался в ледяной воде, — нет, геологов этим не расстроишь. Я сердился на себя за то, что так глупо погнался за двумя «зайцами», что в памятный день «спортивного крещения» лишил себя прелести честного охотничьего поединка.
Зачем стрелял из мелкокалиберной винтовки, превратившись в тупого, слепого промысловика? Зачем губил тайменя за тайменем, как обезумевший от голода волк, ворвавшийся в стадо, губит овцу за овцой? Что же с ними будет, если всех спиннингистов обуяет жадность? Ведь человек в отличие от волков должен обладать хоть крупинками совести и разума, Почему ловил на такую толстую канатную жилку, когда есть потоньше, по — спортивнее? И потом — этот проклятый багор, купленный специально для поддевания живой рыбы. Для поддевания, для пропарывания. И как только поднялись руки? Допустим, я вытащил бы сразу двух — ну и что? К черту такую хищную, хулиганскую рыбалку!
И пусть простят мудрецы спиннингового спорта, считающие багор неотъемлемым орудием охотника за большими рыбами, пусть простят почтенные теоретики, которые на страницах рыболовного альманаха скрупулезно обосновали конструкцию багра (а именно: он должен обладать «остротой, достаточной длиной, портативностью, легкостью, безопасностью, ухватистостью») пусть простят они меня за неуважение к рыболовной технике — я с удовольствием вышвырнул их любимое «ухватистое» детище в самую глубину Горбиачина. Сделав это, я будто принял успокоительное лекарство. И сразу стало хорошо на душе.
Я лег на скалу и начал смотреть на водопад, на груду белой пены. Она колыхалась, дрожала, кружилась, как снег на ветру, и все вокруг — и воздух, и деревья, и скала — дрожало от гулкого нескончаемого падения. Чудилось, будто сказочный хор разноголосо пел над горами.
Очень хотелось увидеть тайменей в их родной стихии. Что делают они? Как плавают? Как охотятся за добычей? Но сквозь белую пену, как сквозь снег, ничего не видно.
Вдруг в том месте, где долеритовая скала, протянувшаяся поперек реки, обрывалась косыми ступенями, вылетел таймень. Описав в воздухе крутую дугу, он коснулся хвостом края водопада, через который смутно просвечивались камни, и снова взметнулся на следующую ступень. В одно мгновение он играючи перескочил через всю водяную лестницу.