Ожидание шторма
Шрифт:
Она не пошла мимо парадного входа, а обогнула дачу с северо-восточной стороны. И никто не остановил ее. Она оказалась на аллее, упирающейся в берег. Выйдя на аллею, Клавдия Ивановна почувствовала, что надо бежать, что только метров за сто от дачи можно считать себя в безопасности. А за сто метров было уже море, совершенно невидимое из-за дождя и темноты.
Клавдия Ивановна побежала. Аллея была асфальтированная, и бежать босиком по ней уже можно было быстро. Вода бурлила, скатываясь к берегу. И Клавдия Ивановна, поднимая брызги, бежала, точно по ручью.
Если, конечно, здесь, вдоль аллеи, и стояли часовые, то
Вокруг все озарилось белым светом. До жути коротким, неживым.
«Все! — мелькнула мысль. — Взрыв!»
Но тишина, последовавшая за вспышкой, объяснила: молния. Только молния!
— Стой! — закричал кто-то рядом. Закричал истошно, перепуганно. — Стой!
Значит, ее увидели при вспышке,
— Стой!
Она не остановилась. Она поняла: в нее стреляют. Вобрав голову в плечи, она побежала быстрее. А пули сжигали темноту. И дождь. И кипарисы. Потом вновь была вспышка. Но не такая желтая, как молния. Наоборот, она была кирпичного цвета. И грохот при ней казался неотделимым, как берег от моря.
Перепелка остановилась. Дача на ее глазах поднималась в небо. Теплая волна взрыва катилась по аллее, разгоняя дождь.
«Надо упасть, — подумала Перепелка. — Надо упасть». Но не успела этого сделать. Что-то толкнуло ее в грудь. Вначале тупо и не больно, будто палкой. Однако палка оказалась горячей, не палка, а раскаленный прут. Перепелка приложила ладонь к тому месту на груди, где жгло.
Догадалась...
Догадалась. Кровь... Было удивительно. Почему она не падает? Почему не кружится голова? Она повернулась и побежала вперед. А море тоже бежало ей навстречу. Бежало, бежало... Синее и яркое, точно днем...
23. На берегу
Фелюга появилась на закате. Ее паруса целовало солнце. И они казались позолоченными. Голубые разводы неба были под цвет воды, тоже голубой в середине моря, а возле берега вода густела зеленью. У горизонта переливалась малиновыми разводами.
Костя посмотрел на море. И сказал Кравцу:
— Этой мой брат, Захарий.
Фелюга легко скользила по зеленоватой морской воде. Волна не била, а лишь шлепала ее левый фальшборт. И трисель на гафеле [6] — косой четырехугольный парус — выгибался от дружного попутного ветра и был похож на большого белого лебедя. Снасти стоячего такелажа, которым крепились мачты, фокс-стеньги, грот-стеньги [7] , косыми, пересекающимися тенями ложились на палубу и на воду.
6
Гафель — специальный рей, укрепленный наклонно к верху мачты.
7
Стеньга — рангоутное дерево, служащее продолжением мачты.
— Захарий ждет сигнала, — пояснил Костя.
За рекой сразу начинался лес. Он рос на полосе между берегом и горой, которая была относительно ровной и широкой. Матерые деревья каштанов и ореха теснились здесь вперемежку со стволами дуба, ясеня, клена, акации...
Когда вошли в лес, Костя сказал Кравцу:
— Я
— Думаешь, так лучше?
Загорелое лицо грека вдруг стало непроницаемым. Морщинки собрались над переносицей да так и застыли. Глядя прямо перед собой на темные изломанные стволы деревьев, Костя твердо сказал:
— В меня он стрелять не станет.
— Хорошо. Я приду потом.
— Ты приди минут через десять.
— Хорошо, — согласился Кравец, — я так и сделаю.
Грек ушел по тропинке, которая пролегала между жестким коротким кустарником.
Кравец замедлил шаг. Вынул пистолет...
Ветер не продувал лес. И запахи коры, листьев были тут крепкими, постоянными. Кравцу казалось, что они пахнут лекарствами, и особенно йодом, как комната грека Кости, где лежала теперь раненая Перепелка.
Вчера вечером Кравец терпеливо ожидал ее в овраге, узкое дно которого оказалось захваченным холодным стремительным потоком. Вода гудела, ворочала камни. Кони вздрагивали, ржали испуганно...
Ему посчастливилось услышать выстрелы. Вернее, увидеть. Это после он догадался, что тонущие в реве моря и шуме дождя звуки, похожие на треск сухой палки, есть не что иное, как выстрелы. Он вывел коней из оврага. Привязал их к ясеню, который приметил раньше, накануне. Вынув пистолет, пошел вдоль берега к даче. Именно тогда и раздался взрыв. Крыша дачи вдруг высветилась. Поднялась чуть-чуть, точно крышка над закипающей кастрюлей. Потом стремительно стала расширяться огнем, копотью, балками, железом, досками. Стены осели. И рухнули...
Вот тогда метрах в тридцати от себя, на аллее, Кравец увидел согнутую женскую фигуру. И понял, что это Перепелка.
Налетев на старую рыбацкую сеть, провисшую на покосившемся сушиле, он запутался в ней. Выбирался, чертыхаясь. Судя по времени, Перепелка должна была уже выйти на это место. Но никто не пробегал берегом, совершенно точно.
Овраг, в котором назначили встречу, находился слева от дачи. И Перепелка должна была бежать берегом сюда, в сторону Лазаревского. Никаких видимых причин, мешавших ей двигаться влево, Кравец не находил. За исключением... За исключением того, что в Перепелку стреляли.
Пригнувшись как можно ниже, Кравец широкими прыжками бросился в глухую ночь, туда, где темнела аллея. Прибрежная галька, крупная и мелкая, блестела жалко, тускло, неслышно проваливаясь под сапогами. Зато море горланило вовсю. Волны шли высокие, частые, с длинными пенистыми гребнями. Гребни эти белели, как клочки тумана, то пропадая, то появляясь вновь.
Сверкнула молния. Сверкнула на долю секунды. Но и этой доли было достаточно, чтобы Кравец увидел Перепелку, лежащую поперек аллеи...
Спасибо, кони были рядом.
Кравец понимал, что Перепелка еще жива, что она ранена, но ничем помочь ей в данный момент не мог. Он положил ее поперек седла и медленно двинулся к берегу моря...
Фелюга приближалась. Кравец сразу увидел ее, как только вышел из леса. Еще он увидел Долинского и грека Костю у самой кромки воды, поигрывающей редкими, веселыми волнами.
— Кто это? — повернувшись на звуки шагов, спросил Долинский.
— Мой человек, — равнодушно пояснил Костя.
Но скорее всего, ответ грека не удовлетворил Долинского, у него была профессиональная память на лица. Потому что взгляд контрразведчика цепко задержался на Кравце. И Кравец понял, что он узнан.