Ожидание
Шрифт:
Арфа ромашку зубами схватила и с ней во рту носится.
Теперь куклу хочет схватить. Люся Поплавская визжит и куклу ей не даёт. Треплют вдвоём эту куклу.
Никита бежит сквозь траву и кричит. Длинно.
Вдруг на меня набежал! Мы даже стукнулись. Но не больно. Только смешно. Никита же мой самый старый друг. Стукнулись и хохочем.
Он меня за рукав зубами хватает и дёргает.
— Я будто Арфа! — кричит Никита.
— А у нас Ардальон потерялся, — вдруг говорю я.
— Знаю, — сказал Никита. И сразу
— Он найдётся, не думай, — говорю я, успокаиваю Никиту. — Он знаешь как любит дом! Очень! Так уж получилось, — это я успокаиваю. — Я Ардальона, может, на зиму возьму в Ленинград. Если мама согласится. А когда папа приедет с зимовки, он мне собаку купит. Честное слово! Не веришь?
Никита молчит.
Насчёт собаки пока разговору не было. Но я сама уже верю. Вот папа приедет, и я с ним сразу поговорю…
— Папа согласится, — говорю я. — Не веришь?
— А твой папа никогда не приедет, — вдруг говорит Никита. — Он тебя бросил!
И так усмехнулся противно.
Небо дрожит, и трава дрожит. Я тоже почему-то дрожу. Алёна рядом со мной стоит, моя ближайшая подруга. Стоит её пудель Арфа. Марина с Лариской стоят. Даже не шепчутся!
Алёна вдруг говорит:
— Нечаев, у тебя когда-нибудь волчья пасть была?
— Чего? — говорит Никита.
— Сейчас будет, — говорит Алёна.
И вдруг Никиту ударила. В нос. Кулаком.
Никита заревел и к своей даче бежит. Руками лицо закрывает и мотает головой туда-сюда.
— Арфа, возьми! — кричит Алёна. И показывает на Никиту.
Арфа сразу вскочила, догнала Никиту и сзади в него вцепилась.
Никита ногами от неё отбивается и бежит…
Я тоже к своей даче бегу. Алёна что-то кричит, но я не слышу. Прибежала и в малинник залезла. Присела на корточки.
Малина у нас густая. Солнце сюда не может залезть. Даже днём тут почти темно. Грустно так! Земля под малиной голая. И пахнет землёй. И кусты снизу голые. Прутья. Растут вверх, растут… Даже душно от них, честное слово! Только крапива сюда может залезть. Вон, залезла…
И я. Сижу на корточках. Всю жизнь буду тут сидеть.
Малинник сверху шумит, шумит…
Вдруг кто-то его раздвигает. Бабушка ко мне лезет. Протискивается. Малина ей сыплется в волосы. Но бабушка всё равно лезет. Тоже на корточки села и дышит.
— Я думала, — говорит, — это медведь. А это ты тут страдаешь.
Знает, что я в этой малине всегда страдаю. Ну, пусть. Мне даже с бабушкой сейчас не хочется говорить.
Бабушка рядом сидит и молчит. Ей на корточках неудобно. Ворочается. А не спрашивает ничего. Молчит. Врач ей, по-моему, на корточках не разрешил бы сидеть. Я встала и из малины пошла. Бабушка сразу за мной идёт. Молчит.
Мы уже вылезли.
— Меня папа бросил? — говорю я.
— А ты не разбилась? — вдруг говорит бабушка.
Я растерялась. Что она говорит? И так
— Как это? — не поняла я. Даже остановилась.
И бабушка остановилась.
— Ну, если он тебя бросил? Может, с высоты откуда-нибудь? Вот я и спрашиваю: ты не разбилась? Или надо к соседям бежать за йодом? Мало ли что…
— Да нет, — говорю я, — я же не стеклянная!
Потом думаю — что это я говорю? Папа меня откуда-то сбросил, что ли? Бабушка всё запутала.
А сама почему-то уже смеюсь. Как она сказала, эта бабушка!
— Ну и слава богу! — смеётся бабушка. — А то я уже испугалась. Дед вернётся из города, а от внучки — одни осколки. Он же меня загрызёт, я его знаю…
— А по правде? — говорю я. — Никита сказал!
— Ишь ты! — смеётся бабушка. — Какой стал разговорчивый! — И уже серьёзная, даже сердится. — А по правде, — говорит, — я такую глупость даже не хочу слышать!
Не хочет — и всё. Вот как она сказала.
— А когда папа приедет? — говорю я.
— Никуда он не денется, твой папа, — говорит бабушка. — Ты же знаешь, какая у них работа, у этих родителей.
Всё равно не сказала когда.
— А мама? — говорю я.
— Сегодня-завтра, — говорит бабушка.
— Это ты уже говорила.
— И опять говорю! Мама сегодня-завтра приедет. И нечего разговаривать! Всякие глупости тут с тобой говорим, а обед стынет.
Мы его не сами варили, и нечего ему стыть…
Правда, у Прасковьи Гавриловны пирог пригорел. А нас нет! Интересно, где мы шатаемся? Алёна уже сидит и по столу ложкой лупит. Подавай ей пирог! И Арфа бьёт хвостом.
— «Не жилец» называется! — ворчит на Арфу Прасковья Гавриловна. — Только бы лопать! С волчьей пастью вредно так много лопать. Слышишь? Тебе говорю!
Арфа слышит. Скачет и бьёт хвостом. Смотрит на стол.
— А пирог не жидкий! — хохочет Алёна. — Нам пирог не вредно!
— Ты-то тут при чём? — удивляется моя бабушка.
Мы уже садимся за стол.
— Ого, ещё гости, — говорит Прасковья Гавриловна.
Это Вера Семёновна. Она не гость. Она как раз с неприятным делом зашла. Ей срочно нужно с Алёниной бабушкой поговорить. Ведь Алёна Никиту избила! Расквасила ему нос. Еле-еле кровь удалось остановить. Это же безобразие! Знает ли Алёнина бабушка, что вытворяет её Алёна?
— Знаю, — говорит Прасковья Гавриловна. — Алёна мне рассказала.
Но Вера Семёновна, к своему удивлению, даже не видит, чтоб Алёна была наказана. Она наоборот — ест пирог. А Никита всё плачет.
— Значит, ему есть с чего, — говорит Прасковья Гавриловна.
— То есть как? — удивилась Вера Семёновна.
Тут бабушка говорит нам с Алёной:
— Луку ещё сорвите! Срочно!
Нарочно придумала, чтобы мы из комнаты вышли. Лук — вон он, лежит. Просто, значит, у них такой разговор: взрослый.