Ожившая скрипка
Шрифт:
3
Однако в те дни телеграфа еще не существовало, а газет было очень мало, поэтому полет на крыльях славы совершался много медленнее, нежели теперь.
Франц почти не слышал о Паганини, а когда он узнал о нем, то поклялся если не затмить генуэзского чародея, то хотя бы соперничать с ним. Да, либо он станет самым великим из всех ныне живущих скрипачей, либо разобьет свой инструмент и тотчас же покончит с жизнью.
Старого Клауса обрадовала такая решимость. С ликующим видом он потер руки и запрыгал на хромой ноге, как согбенный сатир; он расхваливал своего ученика на все лады и всячески льстил ему, при этом веруя, что исполняет священный долг в отношении величайшего дела искусства.
С тех пор как три года назад
Первая серия концертов завершилась, однако ни Клаус, ни Франц так и не сумели услышать их и оценить, ибо их скудные средства не позволяли приобрести билеты, не говоря уже о том, чтобы их собрат по искусству просто встретился с ними, с бедняками. Так что им, как и многим другим, пришлось дожидаться лучших времен для этой возможности. Но наконец ни профессор, ни его ученик не сумели более сдержать нетерпение, и, заложив в ломбард часы, они купили два билета на самые дешевые места.
Кто может описать восторг и триумф этого незабываемого, и в то же время рокового вечера! Слушатели неистовствовали; мужчины плакали, а женщины с пронзительными криками падали в обморок. Стоило Паганини только коснуться своего волшебного смычка, как Франц с Сэмюэлем почувствовали, как к ним протянулась холодная рука смерти. Первые звуки скрипки привели их в непреодолимый восторг, затем они ощутили неземные муки. В течение всего выступления они точно оцепенели, не в силах ни переглянуться, ни обменяться словом.
В полночь, когда представители музыкальных обществ и Парижской консерватории отвязали лошадей и в полном восторге покатили карету великого артиста домой, наши немцы с печальным видом возвратились в свое скромное жилище. В горести и отчаянии они, как обычно, направились к своим креслам, стоящим в уголке у камина, и некоторое время не произносили ни слова.
– Сэмюэль! – наконец воскликнул смертельно бледный Франц. – Сэмюэль!.. теперь нам не остается ничего, кроме как умереть!.. Ты слышишь меня? Мы ничтожества! Мы – двое безумцев, которые понадеялись соперничать… с ним!
Имя Паганини застряло у него в горле, и он в полном отчаянии упал в кресло.
Морщины на лице старого профессора побагровели от напряжения. Когда он придвинулся к ученику, его тусклые зеленоватые глаза фосфорически мерцали, и тогда он, запинаясь, хрипло прошептал:
– Нет! Нет! Просто ты неверно учился, Франц! Сейчас я тебе все объясню. Да, я обучал тебя этому искусству, и среди простых смертных в нем нет равных тебе, ибо ты научился всему, что только способен человек и крещенный христианин научиться у другого обыкновенного смертного. И разве я виноват в том, что эти трижды проклятые итальянцы для того, чтобы стать несравненными в области искусства, обращаются за помощью к Сатане и дьявольскому воздействию черной магии?
Франц обратил взор на старого музыканта. Он заметил в его мерцающих очах зловещий огонь, и этот взгляд отчетливо сообщал молодому человеку,
Однако, не проронив ни слова, Франц отвернулся от старика и стал задумчиво вглядываться в угольки, тлеющие в камине.
И вот давно позабытые бессвязные грезы юности, от которых он постепенно избавлялся, все более осознавая реальность, теперь снова стали снедать его разум, причем с той же силой и живостью, как в былые дни. Он вновь увидел перед собой силуэты Ихиона, Сизифа и Тантала, которые с нелепыми ужимками и гримасами говорили ему:
– Ад означает для тебя то, во что ты никогда не верил. И даже, если ад существует, то это ад, описанный древними греками, а не современными фанатическими его приверженцами: это место, наводненное мыслящими тенями, для которых ты сможешь стать вторым Орфеем.
Францу показалось, что он сходит с ума, и он машинально повернулся к старику и вновь посмотрел ему прямо в лицо. И тотчас же его налитые кровью глаза заставили Клауса отвести взгляд.
Либо Сэмюэль осознал, в каком ужасном состоянии пребывал разум его ученика, либо ему хотелось некоторым образом расшевелить молодого человека, вызвать его на разговор, и тем самым направить его мысли в иное направление, наверняка, мистическое, как и для пишущей эти строки, так и для их читателя. Что бы ни было на уме у старого профессора, он продолжил говорить с мнимым спокойствием:
– Франц, милый мой мальчик, знаешь, что я тебе скажу? Искусство этого проклятого итальянца неестественно; то есть, оно не зависит ни от обучения, ни от одаренности. Такого нельзя добиться обычным, естественным способом. И не нужно так дико смотреть на меня, мой мальчик, ибо сейчас я говорю то, что думают миллионы людей. Лучше послушай, что я тебя сейчас поведаю, и постарайся понять. Ты слышал странную историю о знаменитом Тартини? Ту самую, которую рассказывают не иначе, как шепотом. Он умер ясной субботней ночью, задушенный своим знакомым демоном, который научил его, как наделить скрипку человеческим голосом, при помощи заклинаний заключив внутри инструмента душу юной девственницы. Паганини же сделал еще больше. Чтобы наделить свою скрипку способностью издавать звуки человеческих голосов, такие, как рыдания, крики отчаяния, мольбы, любовные стоны и яростные вопли… в общем, самые душераздирающие звуки человеческого голоса, Паганини убил не только жену и любовницу, но и друга, любившего его больше, чем кто-либо другой на земле. Потом из кишок своей последней жертвы изготовил четыре струны для своей волшебной скрипки. Таков секрет его магического таланта, этой всепоглощающей музыки, этих чарующих аккордов, которые тебе никогда не удастся воспроизвести, если не…
Старик не закончил фразу. При виде дьявольского выражения на лице ученика, он отшатнулся назад и закрыл глаза руками.
Франц прерывисто дышал, а его взгляд напоминал Клаусу взгляд гиены. Лицо молодого человека отдавало трупной бледностью. Некоторое время он молчал и лишь хрипло дышал. Наконец, он с трудом пробормотал:
– Ты говоришь серьезно?
– Да, ибо надеюсь помочь тебе.
– Скажи… а ты и вправду веришь, что, стоит мне лишь раздобыть человеческие кишки для струн, и я смог бы соперничать с Паганини? – спросил Франц после непродолжительной паузы и опустив глаза долу.
Старый немец открыл лицо и с необычной решимостью в голосе ровно ответил:
– Для наших целей недостаточно раздобыть одни лишь человеческие внутренности. Надо, чтобы они принадлежали тому, кто любит тебя больше всех на свете, причем – бескорыстной, святою любовью. Тартини наделил скрипку жизнью девственницы; а она умерла от неразделенной любви к нему. Этот дьявольский музыкант заранее приготовил специальную трубку, при помощи которой ему удалось уловить ее последний вздох, произнесший имя возлюбленного, и только потом он перенес этот вздох в свою скрипку. Что касается Паганини, я только что рассказал тебе его историю. То, что он совершил, было сделано с согласия его жертвы, которую он лишил жизни, дабы завладеть ее внутренностями.