Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
— Пошли, — вставая, сказал Федор Федорович.
На площади перед горкомом зябли друзья Ярцева — Афоня Яманов, Володя Волкорезов, Рустам Абсолямов, Витя Кубанец, Ирина Николаева и еще четверо ребят — соседей по общежитию. Они могли бы укрыться от сквозняка за оградой строящегося Дворца культуры, но никто не мог оторвать глаз от окон ярко освещенного кабинета на втором этаже горкома. Стояли и смотрели как завороженные. Если бы кто-то один тронулся с места или пожаловался на холод, того тут же ждал приговор — казнить презрением. Всем казалось, что именно в этот час Василий Ярцев стоит
Стоят полчаса, час… Следят за движением теней на занавесках окон. Изредка занавески покачиваются: кто-то входит в кабинет или уходит. Перед средним окном надолго застыла тень человека. Стоит как вкопанный, без единого жеста. Неужели так долго заставили стоять Василия? Нет, это кто-то высокий, чуть сутуловатый. Рядом с ним выросла тень какого-то подвижного человека. Потом вдоль всех окон прошла широкая тень. Еще минута, и на занавеске среднего окна четко вырисовалось очертание костыля, поднятого над головой.
— С ума сошел! — вырвалось у Ирины. Ей показалось, что Василий пустил в ход костыль. Метнулась к подъезду.
— Погоди, Ирина, — остановил ее Афоня Яманов. — Это он от радости вскинул костыль. Ведь видела: он подходил к секретарю горкома, наверняка за партбилетом подходил. Как тут не вскинуть костыль!..
Приехал сюда, на площадь перед горкомом, и Григорий Павлович Черноус. Приехал на автобусе еще полчаса назад, остановился за спинами ребят и тоже следит за окнами кабинета первого секретаря горкома.
— А зачем же их еще задержали там? — не могла успокоиться Ирина.
— Подождем немного, по дороге расспросим, — ответил ей Григорий Павлович.
Прошло еще полчаса. Наконец Василий и Федор Федорович показались на ступеньках крыльца. Ребята бросились к ним. Григорий Павлович подогнал автобус к подъезду.
— Садитесь, поехали!
— Нет, стоп! — Василий протестующе взмахнул костылем. — Пойдем пешком. Так, Федор Федорович, или не так? На одной ноге допрыгаю, попробуйте обогнать.
— Тебя и меня сегодня никто не обгонит. Однако до Крутояра добрых пятнадцать километров.
Несколько минут ехали молча, не зная, с чего начать разговор. Вроде бы и так все ясно.
Ирина выбрала место за спиной Василия, рядом с Федором Федоровичем.
— Почему так долго держали вас? — спросила она тихо, но так, чтобы услышал Василий.
Тот с улыбкой обернулся:
— Тебя заморозить хотели.
— Ну что ты, Василий? — подхватил Рустам Абсолямов. — Как мы могли замерзнуть, когда тебе жарко было.
Василий, посерьезнев, задумался. Как рассказать друзьям о том, что было там, в кабинете первого секретаря горкома, что он пережил, если еще ничего как следует не улеглось в голове? Ведь ему действительно довелось сегодня увидеть Федора Федоровича глубоким стариком, затем вдруг помолодевшим и бодрым, каким, вероятно, тот был сорок лет назад — в первый год своей жизни в рядах партии коммунистов… Как передать тревогу и озабоченность генерального директора, когда он слушал выводы партийной комиссии горкома? Таким его никто не видел даже в самые напряженные дни наладки и пуска конвейерных линий завода. О чем он говорил, Василий не решится пересказывать, — это будет выглядеть бахвальством,
— Вот что, друзья, — помолчав, сказал Василий. — Сегодня у нас радостный и немножко грустный день. Радостный — сами понимаете почему, а грустный… Федора Федоровича отзывают из нашего общежития. Завтра открывается целый комплекс на три тысячи мест, с комбинатом бытового обслуживания, с библиотекой и залами для технической учебы и массовой работы. Туда нужен такой наставник. Генеральный директор так и подчеркнул: там нужен коммунист Ковалев Федор Федорович. И секретарь горкома и члены бюро согласились с этим предложением.
— А сам Федор Федорович согласен? — спросил Володя Волкорезов.
— Это несправедливо! — возмутился Рустам Абсолямов.
— А мы как же? Федор Федорович, не соглашайтесь! — взмолился Афоня Яманов. — Или берите нас с собой…
Впереди замаячили белокаменные корпуса Крутояра. Федор Федорович попросил остановить автобус, прошел вперед к кабине и, повернувшись ко всем, сказал:
— Спасибо, друзья, спасибо. — Глаза его заискрились, вот-вот слезы радости покажутся. — Теперь я согласен пройтись с вами по Крутояру пешком. Поговорить надо.
— А как же Василий?
— Он сейчас окрылен. Только смотрите, чтоб костыль не забросил и гипс не размолотил.
Василий вышел из автобуса первым, набрал полную грудь воздуха, гулко передохнул и размашисто зашагал вперед. Только бы не поскользнуться, только бы не брызнула кровь из прикушенных губ… Если бы тут встретился лицом к лицу Шатунов, что бы он сказал? Вот как надо играть в страдальца!..
Теперь Василий ясно ощутил: в нем что-то перевернулось. Перевернулось круто, с какими-то еще не изведанными импульсами в сознании, как в момент переполюсовки генератора автомобиля, когда стрелка амперметра лихорадочно мотается между плюсом и минусом. Что она показывает — зарядку или разрядку, — не поймешь. В таком случае открывай капот и, не останавливая двигателя, проверяй клеммы, которые искрят на массу — минусуют, и закрепляй контакты на подзарядку.
До сих пор ему казалось, что он жил и работал, как все сверстники. И приехал сюда, на Крутояр, чтобы не отстать от жизни, не оказаться на обочине, в стороне от магистральной дороги молодежи в новейшую технику. Ему нужны были знания, его тянула сюда романтика стройки. Здесь он испытывал себя, свои способности одолевать трудности ради самоутверждения в жизни. По своей воле, по своему разумению выбрал себе друзей. Порой у него под ногами качалась земля, весь Крутояр. Были сомнения, промахи, колебания. Однако, переосмыслив прошлое и уловив главную линию сегодняшнего разговора в горкоме партии, где было четко сказано — ты не лишний, а это значит — нужный человек в партии, — он понял, что приспела пора искать и открывать в себе то, что не успел открыть раньше. Ведь ты нужен друзьям, коллективу завода. Член партии не имеет права топтаться на месте. Не жди осуждений со стороны, иначе убьешь веру в свою совесть.