Озноб
Шрифт:
ГОРОД НАУКИ ПОД НОВОСИБИРСКОМ
Грядущего города контур,
исполненный чистоты.
В нем зданий и теннисных кортов
едва проступают черты.
Нам долго рассказывал мальчик-
строитель о городе том.
Расчетливо, как математик,
возвышенно, как астроном…
Вот циркуль бумаги коснулся,
и виделся нам исполин
в причудливом взлете конструкций,
в
Слиянье тайги и проекта.
Высокая точность ума.
Сиянье стекла и паркета
в себе сочетают дома.
Волнуемый помыслом дерзким,
в тайге этот город стоит.
Пока еще в возрасте детском,
он мудр и учен, как старик.
Росою омыты наутро
цветы и строенья его.
В них властно вступает наука,
справляя свое торжество.
Он встанет в чертах соразмерных.
Высоко взлетят провода.
И в формах его современных
особая есть правота.
Опровергающий косность
и тяжесть старинных времен,
он весь, как оранжевый конус,
в грядущие дни устремлен.
Жилось мне весело и шибко
Жилось мне весело и шибко.
Входил в заснеженном плаще,
и вдруг зеленый ветер шипра
взметал косынку на плече.
А был ты мне ни друг, ни недруг.
Но вот бревно. Под ним река.
В реке, в ее ноябрьских недрах,
займется пламенем рука.
А глубоко? Попробуй, смеряй!
Смеюсь, зубами лист беру
и говорю: «Ты, парень, смелый,
пройдись по этому бревну».
Ого! Тревоги выраженье
в твоей руке. Дрожит рука.
Ресниц густое ворошенье
над замиранием зрачка.
А я иду (сначала боком) -
о, поскорей бы, поскорей!
–
над темным холодом, над бойким
озябшим ходом пескарей.
А ты проходишь по перрону,
закрыв лицо воротником,
и тлеющую папиросу
в снегу кончаешь каблуком.
Я думала, что ты мой враг…
Я думала, что ты мой враг,
что ты беда моя тяжелая,
а вышло так: ты просто враль,
и вся игра твоя — дешевая.
На площади Манежной
бросал монету в снег.
Загадывал монетой,
люблю я или нет.
И шарфом ноги мне обматывал
там, в Александровском саду,
и руки грел, а всё обманывал,
всё
Кружилось надо мной вранье,
похожее на воронье.
Но вот в последний раз прощаешься.
В глазах ни сине, ни черно.
О, проживешь, не опечалишься,
а мне и вовсе ничего.
Но как же всё напрасно,
но как же всё нелепо!
Тебе идти направо.
Мне идти налево.
В рубашке белой и стерильной…
В рубашке белой и стерильной,
Как марля,
Ты приник к столу.
В глубокой нежности старинной
К тебе -
Я около стою.
Мой милый, снова затеваю
Я древнюю с тобой игру.
Я твои руки задеваю,
Я тебя за руки беру.
А он со мной лукавил много,
Ты глуп был и витиеват.
Ты виноват передо мною.
Передо мной не виноват.
О, будь сохранен от болезней,
Забудь меня, спеши, пиши.
А я тебе всех благ библейских
Желаю в простоте души.
Да, я тебе желаю рая.
Да обоймет тебя жена,
Да будет она рада, рада
Тебе
И навсегда верна.
Да, я тебе желаю ада.
Да обоймет тебя жена,
Жена обманутая, Ада,
Она нежна и ненужна.
Как вас роднит непониманье.
Не в этом дело -
В тишине
К вам снизойдет напоминанье,
Напоминанье обо мне.
Жила в позоре окаянном…
Жила в позоре окаянном,
душой черна, лицом бела.
Но если кто-то океаном
и был — то это я была.
О, мой купальщик боязливый!
Ты б сам не выплыл — это я
волною нежной и брезгливой
на берег отнесла тебя.
Что я наделала с тобою!
Как позабыла в той беде,
что стал ты рыбой голубою,
взлелеянной в моей воде!
Я за тобой приливом белым
вернулась. Нет за мной вины.
Но ты в своем испуге бедном
отпрянул от моей волны.
И повторяют вслед за мною,
и причитают все моря:
о, ты, дитя мое родное,
о, бедное — прости меня.
Ну, предали. Ну, предали. Потом…
Ну, предали. Ну, предали. Потом