Озомена
Шрифт:
– Вот и хорошо. Я рада, что со своим спаньем не пропустила твои первые месячные, – говорит мама. – Скоро тебе исполнится двенадцать. В нашем роду они должны начаться не позднее твоего тринадцатилетия.
Мой живот сразу же отреагировал слабой болью. Мама притягивает меня ближе, кладет мою голову себе на колени и начинает заплетать волосы, вернее, разделять их на пряди, потому что мои волосы слишком короткие для косичек. Просто ей нужно чем-то занять свои руки.
– У тебя густые волосы, вся в меня.
– Я знаю, мамочка.
Все только и говорили, что про мамины волосы. А мастера по косичкам на рынке даже отказывались со мной работать, потому что
– Помнишь, как твой папа называл меня Мами Уата? [60]
Я тяжело сглатываю.
– Что, скучаешь по нему? – спрашивает мама.
Я молча киваю.
– Я тоже.
Из-за подступающих слез в носу становится щекотно, но я запрещаю себе плакать. Как только не поносили маму папины братья со своими женами. Они говорили, будто это она доконала папу, потому что она ведьма. И еще проститутка. Говорили, что такие, как она, приносят своим мужьям одно лишь горе. Мама даже ни одной слезинки не проронила за все время, все слезы – внутри нее, она их сглатывает с утра и до самой ночи.
60
Мами Уата – божество, почитаемое в Африке. По облику своему напоминает длинноволосую русалку.
Шум во дворе стихает, мужчины отправляются по домам, чтобы поужинать. По хозяйкиному телевизору звучит музыкальный сигнал, предваряющий вечерние новости. Хозяйкина дверь затянута москитной сеткой, и она держит ее открытой, чтобы ветерок обдувал кровать. В других комнатах тоже работают телевизоры, но хозяйкин телевизор кого хочешь переорет – можно подумать, что кому-то интересно соревноваться с ней.
И вдруг мама запела: «Полиция, скорей сюда, тут черный хочет броситься с моста. Полиция, неладное творится, коль черный хочет вдруг самоубиться».
Она поет медленно, не так, как Брайт Чимези [61] – он тараторит свою песню быстро-быстро, отплясывая, словно ящерица на раскаленном железе. У папы с мамой шутка была такая: каждый раз, когда Мерси готовила суп огбоно [62] , папа лепил большие шарики из огбоно, обваливал их в муке гарри, кидал в рот и глотал, приговаривая: «Вот, я самоубился». И все покатывались со смеху.
Да они постоянно смеялись. Я не понимала и половины из их шуток, а те, что понимала, вовсе не казались мне смешными.
61
Чимези, Брайт – популярный африканский исполнитель начала 1980-х гг.
62
Огбоно – молотые косточки африканского манго.
Глава 10
После того как шепчущий мальчик прикоснулся к ее спине, оставив на ней ожог, Озомене было ни до чего, и она плохо помнит остальные события, связанные с похоронами. Когда на третий день члены семейства и друзья отправились на прощальную мессу, девочка все еще лежала в бабушкиной комнате. День был воскресный. Родственники на мессе благодарили Бога за благополучно прошедший ритуал похорон
Должно быть, Озомена задремала, когда ее родители ушли на мессу. Она проснулась от сухого дедушкиного кашля, что раздавался из соседней комнаты. Потом она слушала, как дедушка что-то тихо поет на игбо. Это была древняя песня их деревни, которую уже мало кто помнил. Озомена вообще плохо понимала дедушкину речь – ведь он родился аж в прошлом веке. Но песня почему-то казалась очень знакомой и родной, она успокаивала как колыбельная.
А бабушкина комната вся пропахла сухим травянистым нюхательным табаком. Озомена лежала на мягких, истончившихся от многократных стирок простынях, чувствуя под спиной пружины продавленного матраса из пенки Mouka. Поморщившись, она перевернулась на бок. И как только бабушка спит на таком?
У противоположной стены примостилась односпальная кровать – на тот случай, чтобы кому-то из родственниц можно было заночевать и помочь в уходе за дедушкой. На крючках над кроватями висит всякая старомодная одежда, и в детском воображении Озомены рисуются ожившие призраки. Полки заставлены всевозможными коробками, а под кроватью хранится старая обувь из замши и кожи. Она давно вышла из моды, но ностальгия по молодости не позволяет ее выбросить. В ногах кровати, где лежит Озомена, стоит комод, сделанный из дерева, что росло задолго до ее рождения. Комод весь покрыт искусной резьбой, изображающей животных и растения, а утопленные в дерево ручки отполировались до блеска от долгого использования. На самом комоде стоят три круглых формы из рафии, на которые нахлобучены парики. Безглазые головы глядят на девочку, и она поневоле отводит взгляд.
– А, ты уже проснулась, – слышится голос бабушки. Она вошла в комнату через гостиную, в руках ее – поднос с дымящимся блюдом. – Долго же ты проспала.
– Бабуля, доброе… – Озомена запинается, не понимая, утро сейчас или день. В окно бьет солнце, но так бывает в любое время суток, кроме ночи.
– А ну-ка садись, я принесла тебе акаму [63] . – Над кашей стоит облачко горячего пара, отчего темное лицо бабушки покрылось капельками пота.
63
Акаму – каша из кукурузы.
Озомена садится в подушках, морщась от боли.
– Ты нашла того мальчика, что на меня напал? – спрашивает она.
– Он уже ушел, твой папа об этом позаботился. Давай-ка, ешь.
– Но зачем этот мальчик поранил меня? – не отстает Озомена. – Я ведь ничего плохого ему не сделала, просто сказала, что чужим нельзя тут находиться, а он даже ко мне не обернулся.
Бабушка ставит поднос на коленки Озомене. Рядом с кашей лежит хлеб с маслом, и Озомена жадно накидывается на еду. Она сильно проголодалась и к тому же обожает и хлеб с маслом, и кукурузную кашу, в которую добавлено немного молока и хрустящего гранулированного сахара. Бабушка садится на кровать напротив и начинает постукивать подушечкой большого пальца по баночке из-под «Ментолатума» [64]
64
Ментолатум – медицинская мазь одноименной фирмы.
Конец ознакомительного фрагмента.