Озорница
Шрифт:
— Трудно назвать веснушчатого недоноска мужчиной, — хмыкнул в ответ Джастин.
— Ты так внимательно наблюдал за нами, что небось успел пересчитать все его веснушки? Тебе, как видно, мало было собственной бессовестной кокетки, а может, ты просто извращенец и получаешь удовольствие, подсматривая за другими?
— Чему, хотелось бы знать, нынче учат в пансионе Фоксуорт? Не иначе как изучают творения маркиза де Сада, — хмуро изрек Джастин. — Широта ваших познаний, дорогая, меня просто поражает.
— Ну, с тобой мне все равно никогда не сравниться.
— Когда приедем
— Ты не имеешь права мне указывать! Сама знаю, что можно и чего нельзя. Ты мне не отец! — Голос Эмили сорвался на крик, слова повисли в воздухе.
Джастин замер, как бы вслушиваясь, потом в его глазах сверкнул злорадный огонек, и губы раздвинулись в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего.
— Ты права, черт возьми! Я действительно тебе не отец.
Не успела Эмили опомниться, как на нее навалилась теплая тяжесть. Стремительным тигриным броском Джастин преодолел разделявшее их расстояние и вдавил девушку в мягкие подушки сиденья. Губы слились в жарком поцелуе, Эмили ощутила требовательный горячий язык, краем глаза поймала руку герцога, хладнокровно потушившего фонарь, и тотчас поплыла, утонула в пьяном аромате до боли знакомого тела, вкусила от его плоти и сладострастно застонала под лаской жарких ладоней, сжавших ее обнаженные плечи. Не было сил сопротивляться, она горела огнем и была способна только еще крепче прижимать к себе любимого.
Эмили не узнавала его и не могла узнать себя. Нет, не может быть, чтобы она издавала такие странные звуки, нет, не она притягивает голову Джастина. Они опускались все ниже, все глубже уходили в подушки и падали, падали, падали в блаженную пропасть.
Джастин шептал милые грубости, пытался сорвать одежды, но желание было столь сильным, что не слушались и дрожали руки. Эмили приподнялась, чтобы помочь ему, юбки задрались выше талии, ноги разошлись, и герцог оказался сверху. Из его горла вырвалось то ли проклятие, то ли хриплый стон, когда он достиг тонкой материи у заветного места.
Ощутив длинные тонкие пальцы на обнаженной коже, Эмили, всегда гордившаяся своей независимостью, сейчас и не думала противиться чужой воле, она спряталась, зарылась лицом в рубашку, пахнувшую ромом и воспомиманиями звездной ночи в Новой Зеландии. Девушка пыталась скрыть от самой себя жуткое и сладостное признание: она была готова позволить Джастину все, что он пожелает, потому что их желания совпадали.
Теперь он не спешил, чутко и ласково притрагиваясь к дрожащей плоти, и девушка отдалась волнам несказанного удовольствия, терзавшим все тело. Потемнело в глазах, а потом сквозь ночь прорезался яркий луч света, ослепил, будто она взобралась на высокий холм, из горла вырвался тихий стон, тело содрогнулось и обмякло.
Долгое время в карете слышалось лишь прерывистое дыхание, и больше ни звука. Постепенно до слуха стало доходить мерное покачивание экипажа, перестук колес по мостовой, свист ветра за тонкими стенами.
По жилам герцога сладко разлилось чувство вины перед Эмили. Она казалась крохотным хрупким созданием,
«Позаботься о моем ангелочке, Джастин. Поклянись, что выполнишь мою просьбу», — пришли на память последние слова Дэвида.
Но даже клятва, данная в свое время другу, была не способна погасить пылавший в груди огонь. Сейчас Эмили находилась в его власти, она готова подчиниться любому его желанию. Чего проще — убрать тонкую материю, последнее препятствие, раздвинуть бедра, расстегнуть ширинку, дать свободу той части тела, которая давно не дает покоя, и взять Эмили, как взял бы обычную проститутку на сиденье собственной кареты. Джастин осознавал, что в Данную минуту девушка не остановит его, но тогда они оба окажутся в пропасти, из которой возможен лишь один выход, закрытый для опекуна юной девственницы.
Дрогнули веки, Эмили открыла глаза, по-кошачьи светившиеся в темноте.
— Помнится, ты хотел меня отшлепать. Значит, это в виде наказания или оно мне еще предстоит?
Джастин хрипло рассмеялся, погладил девушку по голове и ласково спросил:
— Ты считаешь, что я был слишком суров с тобой?
— Чудовищно суров, — шепотом ответила она. — Отныне я постараюсь почаще плохо себя вести, чтобы заслужить такое наказание.
— Боюсь, мое бедное сердце не выдержит подобной нагрузки.
Однако сердце здесь было совсем ни при чем, мучительно страдал иной орган, каждое движение давалось с трудом и следовало соблюдать крайнюю осторожность. Джастин не мог позволить себе поправить сбившиеся чулки Эмили, вернуть на место нижние юбки. Он боялся даже взглянуть на нее, осторожно отодвинулся, вернулся на свое сиденье, отдернул занавеску и молча уставился в оконце. Сквозь темные тучи пробивался тонкий желтый луч. Мимо проплыли ярко освещенные витрины дорогих магазинов.
Эмили села, кутаясь в плащ герцога, сдунула пряди, упавшие на лоб, и выступила с крайне необычным заявлением:
— Видимо, Тэнси упустила нечто очень важное в моем воспитании, и обучение нельзя считать полноценным. Мне раньше казалось, что мы не должны на этом останавливаться и что должно последовать нечто большее. — Она робко перевела взгляд с колен Джастина на его лицо и с надеждой в голосе добавила: — Значительно большее.
И тут Джастин осознал, что какие бы он ни воздвигал барьеры, исходя из неписаных правил и соблюдая приличия, они никогда не могут стать достаточно прочными и способны рухнуть в любую минуту под напором его собственной эгоистичной страсти. Если продолжать жить в Лондоне, единственное, что ему остается, — это возвести новую непреодолимую стену, вызвав отвращение и ненависть Эмили. И скорее он решится на то, чтобы больше никогда не видеть ее, чем поймать на себе однажды взгляд, преисполненный презрения, за то, что допустил он в минуту слабости. Значит, нужно все сказать как есть, пускай резко, но честно.