Озябшие странники
Шрифт:
Узнав, что после Равенны мы направляемся в Венецию, сказал:
— Завидую. Я жил там четыре года и все еще не могу привыкнуть к мысли, что был близко связан с этим городом. Это не город, а видение, сказка.
(Потом, уже в Венеции, ошарашенные и потрясенные, мы вспомнили слова Франческо, и Боря сказал:
— А представляешь, прожить в молодости, когда формируется мировоззрение, — четыре года в Венеции?.. — Помолчал и добавил: — И что изучать при этом? Русскую литературу!)
Равенна — желтовато-розовая, бежевато-красноватая. Мы бродили по ней и без конца повторяли
Действительно, город спит. И это даже не младенческое умиротворение, а младенческое безразличие к любого рода деятельности. Гул голубей и время от времени колокольный звон — удивленный, малыми септимами. Звон, удивляющийся самому себе: как это он звонит? и зачем это? и к чему бы это?
Мозаики Сан-Витале, мавзолея Галлы Плацидии, Православной Баптистерии — вот что влечет в Равенну сотни тысяч туристов… Сочетание золотых, изумрудно-зеленых, вишнево-фиолетовых, приглушенно-красных тонов. Хроматическое пиршество красок посреди сонного, расслабленного города.
На городе лежит умиротворенная музейная печать давнишнего (и вековечного) проживания здесь Данте. Его историческое и культурное присутствие ощущается постоянно. Например, на его могиле.
Кстати, буквально дней через пять после нас в Равенне с группой туристов оказался Игорь Губерман. Разумеется, их повезли на могилу великого Данте. И пока Игорь стоял и — чем черт не шутит? — размышлял над участью поэта, Саша Окунь, отыскав поблизости кусты лавра, на скорую руку сплел соответствующий венок, который и водрузил на вихры Губермана. Публика ахнула: поразительное сходство с великим Данте обнаружил увенчанный лавром великий Губерман. Особенно в профиль — тот же длинный вислый нос, длинное худое лицо. Одним словом, сходство, леденящее кровь. Он так и пошел по городу, не снимая венка. И люди узнавали его!! «Данте! Данте Алигьерри!» — неслось вслед Губерману. Он остановился у табачного лотка, купить сигареты. «Данте, — благосклонно кивнул продавец — старый толстый итальянец, — си, синьор, вылитый Данте!»
Вдруг одна пожилая женщина подошла к экскурсоводу и, указывая на фигуру с лавровым венком на голове, спросила: скажите, что это за человек?
Экскурсовод Верочка сказала:
— Это знаменитый российский поэт.
— А! — воскликнула старая интеллигентная итальянка. — Знаю: Пучкин!
Прежде чем закончить это дорожное повествование несколькими сдавленными словами о Венеции — (ибо я «замыкаю уста», дабы не пролить благословенный поток золотого серпантина слов, предназначенных не этим беглым запискам, а ей, ей, мучительной прозе), — не могу не сказать буквально двух слов о Падуе — городе основательном, справном.
Вдоль каждого дома тянутся галереи с тяжелыми устойчивыми арками. Идти удобно: и широко и, в случае дождя, — ты укрыт. Не то что во Флоренции, где тротуары так фантастически узки, что тебя как бы прижимает к стенам домов: есть места, где тебе приходится, как канатоходцу, ставить пятку к носку.
В Падую мы приехали из Венеции, на день — за фресками Джотто, а посмотрев их, немедленно ринулись обратно к божественной лагуне.
Вероятно, Падуя — город прекрасный. Но к тому времени мы уже были навсегда заражены Венецией.
Про
Помнится, перед отъездом наш друг, художник Саша Окунь, говорил: ребята, сначала следует объездить весь мир, чтобы потом до конца жизни ездить только в Италию.
По возвращении я встретила Самуила Шварцбанда, известного ученого, слависта, пушкиниста. При первой возможности Сеня срывается с места и мчится на благословенный Апеннинский полуостров. Он сказал:
— Ну, ты все поняла? Что надо ездить только в Италию?
— Почему? — спросила я, хотя, в сущности, была уже с ним навсегда согласна.
— Да чтобы время не терять! — воскликнул он.
Ну что с них взять: и Сеня, и Сашка — италоманы, итало-маньяки, итало-фанаты…
А я?
Я в своих странствиях — как праздных, так и «коммерческих», всегда в уме слегка прикидываю на себя страну — могла бы здесь жить? И каждый раз выходит — нет, не очень… Да нет, совсем не смогла бы… Хотя иные красоты, иные пейзажи, иные детали очень пленяют…
И вот я думаю — а может, я уже израильтянка? Похоже, так… Хотя бы потому, что не выношу звука льющейся без пользы воды.
«А не здесь вы не можете не ходить?!», или Как мы с Кларой ездили в Россию
Эмиграция, плаванье в океане, все дальше от берега, так что мало-помалу покрываешься серебристой чешуей, с залитыми водой легкими; с незаметно выросшими жабрами; эмиграция, превращение в земноводное, которое в состоянии еще двигаться по земле, но уже мечтает о том, как бы скорей окунуться в воду…
Семь лет — как время-то бежит, страшно подумать! — семь лет я здесь обливаюсь потом с апреля по октябрь, с октября же по апрель трясусь в промозглой сырости, свитера сушу на переносной батарее.
А в Россию — ни ногой. Года четыре назад, правда, сунулась было на недельку, в составе израильской делегации на Международную книжную ярмарку, но в панике бежала: я, как выяснилось, забыла размеры государства, обалдела от ширины улиц, высоты зданий и деревьев. К тому же друзья задавали идиотские вопросы — правда ли, что я в субботу не езжу на машине? — тоном, в котором слышался деликатный ужас.
Кроме того, на ярмарке, в израильский павильон, где я должна была с утра до вечера отвечать на вопросы граждан, забредало немало сумасшедших и самых разнообразных чудиков.