П-М-К

Жуков Максим

— Какой протокол?

— О задержании. Там от нее еще заявление нужно…В общем, мордобой из-за нее мужики замутили…из-за «красавицы». Один уже в отделении сидит, другой — вот тут нам концерты устраивает…

На узкой колченогой скамейке, в самом конце больничного коридора сидела растрепанная полупьяная женщина, сорока с лишним лет, с большим наполовину разорванным целлофановым пакетом, из которого торчал меховой рукав зимней мужской куртки.

— Было б из-за кого! — резюмировала дежурная медсестра и пошла в сторону пары стоящих с равнодушными мордами возле окошка регистратуры сержантов милиции.

— Эй, наряд! Помогли бы уголовника

своего утихомирить, а то санитары наши не справляются.

И тут до Миши Тюлина, новоиспеченного сотрудника санпропускника, только что заступившего на сутки и мило беседовавшего с дежурной медсестрой, одновременно созерцая отчаянную борьбу санитаров с окровавленным мужчиной,

вдруг,

со всей неизбежной ясностью внезапно случившегося несчастья,

совершенно отчетливо и определенно — дошло:

надо же помочь! Это же теперь моя работа — с мудаками всякими валандаться…

Миша поспешно кинулся на помощь, но, к своей глубоко затаённой радости, опоздал…

Мужик успокоился сам, присмирел и под строгим надзором старшей санитарки тети Симы (известной хабалки и матерщинницы) начал снимать свои забрызганные кровью и порванные на коленях спортивные штаны.

Около трех недель назад, перед тем как устроится на эту незавидную должность, Миша Тюлин принял самое серьезное, самое ответственное решение в своей жизни: он решил бросить писать.

Начав лет в тринадцать с корявых подражаний Пушкину, Лермонтову, Некрасову, и, как это ни покажется странным, Надсону и Кольцову, к двадцати трем годам из жалкого эпигона и плагиатора он вырос в самостоятельную поэтическую единицу, варварски плененную и изломанную, как большинство современных талантливых поэтов, беспрецедентным и всепоглощающим влиянием Иосифа Александровича Бродского (этот всемирно известный нобелевский лауреат — мир его праху — повлиял на литературную ситуацию конца ХХ века гораздо пагубней и масштабней, чем в свое время «наше все» на «П П П» (поэтов пушкинской поры), до сих пор фигурирующих в различных хрестоматийных изданиях под этой позорной аббревиатурой).

— Молодой человек, Вас можно попросить об одном одолжении? — голос у подруги разбушевавшегося уголовника был на редкость приятный и доверительный.

— Конечно. Что вы хотели?

— Как Вас зовут?

— Михаил.

— Не могли бы Вы, Миша, — она кивнула на прикрытые двери процедурной, где толстый флегматичный медбрат заканчивал накладывать швы на окровавленную спину ее агрессивного друга — передать этому ревнивому блюстителю моей нравственной чистоты вот этот пакет — с его шапкой, курткой и шарфом. Видите ли, на улице мороз, а забрали его — как бы это поинтеллигентней выразиться — почти в чем мать родила. Замерзнет же, пока до дому добираться будет…

— А где он живет?

— У меня…

— Ясно. Давайте, я передам.

За больничным окном, на широком уличном карнизе, уже вторую неделю чернел силуэт околевшего на морозе сизого голубка, слегка припорошенный редким январским снежком.

Зима в этом високосном году выдалась суровая. «Надо бы хоть с окошка убрать» — подумал Миша, но рамы были прочно заклеены, форточка не открывалась, а если попробовать с улицы — слишком высоко, не дотянуться, да и вообще — как всегда было лень и не до этого.

Процесс формирования СВОЕГО голоса, обретения СОБСТВЕННЫХ, только ему свойственных поэтических

интонаций на фоне многочисленных заимствований и изощренных, тщательно замаскированных звукоподражаний, Миша, почти не комплексуя, определял для себя как процесс крайне мучительного, но совершенно необходимого ученичества; он любил сравнивать его с обучением плаванию или, скажем, езде на двухколесном велосипеде. Сколько бы тебе не объясняли и не вдалбливали в голову, как нужно отталкиваться, садиться, начинать крутить педали и удерживать руль — пока ты не почувствуешь ход, не ощутишь равновесие и не поймаешь баланс — ты не поедешь. Слова здесь бессильны. Необходим творческий прорыв: ощущение того, что ты на коне. И несмотря на неправильную посадку и виляющее переднее колесо — ты едешь! Едешь сам. Без всякой посторонней помощи и абсолютно бесполезной инструкторской болтовни.

При написании стихов таким творческим прорывам может стать случайно пойманный ритм, удачно найденный ряд оригинальных словосочетаний или интересная, никем еще не использованная до тебя, полная внешней красоты и глубокого внутреннего очарования — рифма; так барахтающийся у берега купальщик вдруг ощущает, как вода, норовящая накрыть его с головой, залить глаза и набраться ему в рот и в уши, начинает поддерживать его, выталкивая на поверхность, давая тем самым возможность двигаться дальше, вперед,

приоткрывая немыслимую еще минуту назад перспективу -

достичь

усеянного полевыми цветами и

ярко-зеленеющей лебедой

противоположного

речного

берега.

— Слышь, командир, ты у чудика этого узнай — он заяву на спарринг-партнера своего кидать собирается? Если нет — мы сваливаем… У нас и без него работы невпроворот.

— Навряд ли. У блатных это вроде не принято…

— По всякому бывает. Это они только в кино все короли да законники, а прижмешь — барабанят друг на друга, хоть уши затыкай.

— Ладно, спрошу.

Заходить в процедурную ментам явно не хотелось. Миша аккуратно прикрыл за собой дверь и обратился к замотанному по пояс в белоснежные новенькие бинты пациенту:

— Тут тебе вещи передали.

— О! Озаботилась-таки, шалава приблудная. У тебя закурить не будет?

— Здесь курить нельзя, — соврал Миша и достал из кармана своего санитарского халата мятую, наполовину высыпавшуюся пачку «Примы».

Обрадованный первой затяжкой и ободренный Мишиным располагающим к себе лицом, пациент решил поделиться последними впечатлениями:

— Фиме Аллигатору, подельнику своему, по репе настучал. Из-за нее. Во дела! Фима пацан правильный, сам бы к ней не полез, хотя — кто его знает… Он только откинулся, ко мне зашел, а она давай перед ним жопой крутить: вот вам, Ефим Петрович, чистое полотенце, вот вам тапочки, Ефим Петрович… Сели за стол, выпили, ну и переклинило меня, по пьяни-то — приревновал… Ладно, дело житейское. Как-нибудь обойдется.

Миша отчетливо вспомнил один эпизод из своей армейской жизни. Его тезка, рядовой Миша Сырдий, получил как-то письмо з рiдної України, в котором описывались амурные похождения его блядовитой невесты Гали Отсасюк (если Мише не изменяла память). Сырдий, выпив два пузырька лосьона под сладким названием «Медовый» и долго мучимый потом затянувшимися приступами ревности и тяжкого парфюмерного похмелья, прибег к самому надежному и самому распространенному в войсках лекарственному средству.