Пациент скорее жив
Шрифт:
– И все это при том условии, что Карпухин вообще разберется с ключом. Ведь нет никаких гарантий, что он и в самом деле от банковской ячейки. Что, если Наташа просто пускала своей соседке пыль в глаза, а на самом деле хранила драгоценности у любовника или вообще – одалживала у богатой подружки?
– А ключ?
– Ключ может быть от чего угодно – от камеры хранения на вокзале, абонентского ящика в каком-нибудь почтовом отделении…
– Кстати, насчет любовника, – внезапно вспомнил Андрей. – Соседка по квартире назвала имя парня, который работает в ночном клубе «Сфинкс». По всему получается, что Сергей был единственным мужчиной, близким покойной. Надо бы его потрясти хорошенько – вдруг
День и ночь я раздумывала над тем, как бы мне пробраться в кабинет Урманчеева. Причем понимая: того, что мне так необходимо – кассеты с записью моего «сеанса», – может и не существовать в природе. Но я боялась, что психоаналитик все же записывал разговор. С другой стороны, Урманчеев вполне мог хранить записи дома, а уж туда мне вообще никак не добраться. Я убеждала себя в том, что необходимо попасть в кабинет не только ради моего спокойствия. Ведь если Урманчеев пользовался магнитофоном, мы, прослушав кассеты, установили бы связь между ним и пропавшими пенсионерами. Хотя опять же, это просто предположение: зная, что записи могут попасть в чужие руки, психоаналитик наверняка воздержался от них. Мысли о проникновении в его кабинет стали принимать форму навязчивой идеи. Кстати, самого Урманчеева я не видела уже несколько дней. Раньше он часто забегал в отделение, а теперь, кажется, избегал визитов. Не из-за меня ли?
Идя по длинным и полутемным коридорам Светлогорки (поступило распоряжение от главного об экономии электроэнергии), я теперь постоянно чувствовала, что за мной следят. Нет, правда, паранойя! И все же для успокоения собственных нервов мне необходимо было самой участвовать в расследовании, а не только передавать сведения Лицкявичусу. Сегодня, не выдержав, я позвонила Вике и спросила, как идут дела. К сожалению, ничего определенного мне она не сказала, только что ОМР и Карпухин «плотно работают» над моей информацией.
В обеденный перерыв я теперь предпочитала выходить на улицу. Погода чаще всего стояла прекрасная. Я садилась на нагретые солнцем кирпичи парапета под выступающей крышей больницы и пила кофе с бутербродом, бесцельно разглядывая проходящих мимо людей. При свете дня даже ужасная Светлогорка не казалась зловещей: больница выглядела как совершенно обычное медицинское учреждение, населенное не привидениями пропавших и замученных пациентов, а обычными больными, врачами, медсестрами, у которых есть своя жизнь за пределами этих стен. Пациенты выходят отсюда – и больше не вспоминают о том, где провели десяток неприятных дней.
Вот и сегодня я сидела на своем излюбленном месте, радуясь, что никто больше не присмотрел его для обеденной трапезы. Вход располагался за углом, а потому увидеть меня, специально не заглянув в мой уютный закуток, было невозможно.
В самый разгар обеда, когда жизнь стала казаться гораздо лучше благодаря толстому сэндвичу с кучей ингредиентов (Шилов бы умер, увидев, чего я туда намешала!), мое внимание привлекла знакомая фигура со светлой шевелюрой: Антон явно куда-то спешил. Я с тоской посмотрела на недоеденный бутерброд и пластиковую чашку с кофе – жаль было оставлять всю эту роскошь здесь. Однако любопытство пересилило: в руках медбрат нес ту самую спортивную сумку, с которой я в свое время его застукала в бельевой!
Поднявшись и бросив прощальный взгляд на остатки трапезы, которая еще минуту назад казалась такой приятной, я засеменила за Антоном, снимая на ходу халат, чтобы не привлекать внимания: женщина в одежде медсестры не могла остаться незамеченной, а Антон наверняка проявит бдительность, если отправился по своим темным делам. Я боялась, что он сядет в общественный транспорт или поймает машину – тогда
Антон прошел скверик насквозь и остановился около длинного синего забора, окружающего строительную площадку. На заборе красовался огромный плакат с надписью крупными буквами: «Пентхаусы за полцены!». Ниже располагались телефоны для тех, кого привлечет реклама. Видимо, предполагалось, что столь щедрое предложение мгновенно соберет толпы желающих приобрести пару-тройку пентхаусов, пока на них такая колоссальная скидка.
Поставив спортивную сумку на траву, медбрат осмотрелся, вытащил пачку сигарет и нервно закурил. Некоторое время ничего не происходило. Потом я услышала, как где-то рядом притормозила машина, и через несколько минут на импровизированной дорожке, представляющей собой деревянный настил, огибающий стройку, появился молодой человек – невысокий, круглолицый, с модной стрижкой. Одет он был в джинсы и черную футболку, а в руках держал барсетку. С моего места я прекрасно все видела, но вот слышать, к сожалению, не могла ни единого слова. Очевидно, парни были знакомы: они поздоровались, как старые друзья. Незнакомец присел, раскрыл сумку и быстро изучил ее содержимое. Значит, это и есть дилер, или как там он называется?
Парень застегнул «молнию» и поднялся. Вытащив из барсетки полиэтиленовый пакет, протянул его Антону. Тот развернул сверток. В нем оказалась довольно увесистая пачка денег. Медбрат тщательно пересчитал купюры таким образом, который явно говорил о многолетней привычке: так считают деньги кассиры и работники банков. Незнакомец что-то сказал – очевидно, пошутил. Антон рассмеялся.
Я дала ему пять минут форы, а потом тоже двинулась в сторону больницы. Даже если бы медбрат и увидел, что я возвращаюсь с улицы, у него не должно было возникнуть никаких подозрений. По дороге попыталась организовать свои впечатления. Чему я только что была свидетелем – передаче украденных медикаментов? Но я же не видела, что находилось в сумке, лишь догадывалась. Если все так, как выглядит, должна ли я сообщить об этом Лицкявичусу?
Я вернулась мыслями к пропавшим пациентам. Некоторые «переведены в корпус номер три». Найти их, даже при большом желании, возможным не представляется – особенно по прошествии времени. В любом случае руководство больницы всегда сможет посыпать голову пеплом, сказав: да, имели место ошибки и неточности в бумажной работе, виновные непременно понесут наказание. Кто эти виновные, никогда и никому не станет известно. Или в крайнем случае, если ОМР станет сильно давить, все свалят на регистраторов и медсестер. Часть пациентов выписалась, но так и не попала домой, однако больница за это ответственности не несет. Может, стариков сбила машина по дороге домой. Или им стало плохо в общественном транспорте. В конце концов, любой из них мог упасть в люк и сломать себе шею!
Рассказав все же Вике по телефону об увиденном в сквере, я спросила, что удалось узнать им. Оказалось, Лицкявичус пока молчит, но поручил девушке сходить в тот ночной клуб, куда частенько наведывалась покойная Наталья, и поговорить с ее парнем.
– Ой, Викусь, возьми меня с собой, а? – взмолилась я. – Ты не представляешь, каково это – столько времени не видеть никого, кроме коллег по работе, с которыми не очень-то и хочется общаться! К тому же мне кажется, что я просто собираю сплетни, но не представляю, как они могут пригодиться.