Падает вверх
Шрифт:
— Нет, я не поэтому, я просто так… Книгу одну видел…
— Книгу? — спросил Петр Николаевич. — Это хорошо… А где ты видел эту книгу?
— В витрине, она называется «Жизнь моря». Какая книга интересная!
— А в каком магазине? — спросил Петр Николаевич и почему-то строго сказал Антону Степановичу: — Держите себя в руках, Антон Степанович, Миша еще ребенок.
Мы все пошли в столовую пить чай, а когда поднялись из-за стола, высокая молодая женщина, которая помогала Зинаиде Леонтьевне в хозяйственных делах, появилась в дверях с каким-то свертком и сказала:
— Петр Николаевич,
— Я с тобой еще поговорю, Миша. И зачем тебе нужно было рассказывать… — неожиданно строго зашептал Антон Степанович.
— О чем рассказывать? — спросил я, и все понял: там, в свертке, была «Жизнь моря»…
— Это тебе, Миша, на добрую память, — сказал Петр Николаевич, выходя из своего кабинета с большим светло-голубым томом в руках. — Я тут написал…
Антон Степанович начал было извиняться, но Петр Николаевич строго сказал:
— И мальчика не тревожить, Антон Степанович. Миша еще ребенок. Это приказ…
А «ребенок» уже вглядывался в яркие иллюстрации, и ему казалось, что над его головой неслышно сомкнулись зеленые воды Великого Океана и стаи разноцветных коралловых рыбок вьются вокруг бесконечной пестрой лентой.
«ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ» БУДЕТ ИЗОБРЕТЕН МНОЮ!
— Ты тоже знаешь Петра Николаевича? — спросил я Антона Степановича по дороге домой. Антон Степанович серьезно ответил:
— Да, Миша, я его тоже знаю.
Я почувствовал, что как-то не так спросил, а когда посмотрел на Антона Степановича — он остановился, чтобы раскурить трубку, — заметил, что его глаза смеялись.
— Я думал, что он буржуй, вообще хороший, но буржуй.
— Да, — ответил Антон Степанович, — буржуй… Был буржуй, а вот без таких буржуев туго пришлось бы нашему брату красноармейцу. Он ведь не просто буржуй — генерал, ученый.
— Царский генерал? — пораженно спросил я.
— Царский генерал, — подтвердил отец. — Потом стал солдатом. Вспылил, понимаешь, и прямо на военном совете вызвал на дуэль одно сиятельное лицо, родственника самого царя… Это еще в империадиетическую было…
— А почему он живой?
— Заслуг у него было много, да и происхождение непростое, благородное, вот его и разжаловали в солдаты, а тут революция подошла. Выручили его благородие наши матросики, одним словом, стал он красным командиром, а сейчас и профессором…
— А что ты ему… — я остановился.
— Что ему показывал? Так, один товарищ у нас лет пять одну штуку придумывал, всем надоел. Знаний-то не хватает, а желание есть, и огромное желание. Ну, Петр Николаевич и разобрался в этом деле. «Вечный, — говорит, — двигатель». Учиться вашему товарищу нужно, есть смекалка, но…" — Антон Степанович развел руками, и я понял, что ему очень хотелось бы, чтобы Петр Николаевич совсем по-другому отозвался о работе его товарища.
— А какой это «вечный двигатель»? Он что, никогда не ломается?
— Нет, ломается, дело в другом. Он должен всегда двигаться, ниоткуда не получая энергии. Ни уголь в нем не горит, ни ветры, ни тебе солнечные лучи не действуют, а он все работает и работает без остановки, пока сам не сломается или его не сломают.
— И почему Петр Николаевич против такого двигателя?
— Он просто сравнил
— Но почему, почему все-таки нельзя сделать то, что всем нужно? Что это за законы такие? — не унимался я. — А по-моему, просто не могли сообразить, как это половчее, ну по-умному что ли, все соединить.
Антон Степанович пожал плечами.
— Не знаю, — сказал он. — Может быть, кто-нибудь и додумается. Не раз так в жизни бывало, что все говорят «нет», а придет человек и скажет: «не нет», а «да». Но я тебе не советую этим вопросом заниматься. Увлекаешься там биологией, зоологией — вот и продолжай, может быть, толк будет.
Я согласился с Антоном Степановичем, но твердо решил про себя обязательно изобрести «вечный двигатель», во всяком случае — попытаться…
РЫЦАРИ ОЛЬГИНСКОЙ УЛИЦЫ
Наконец мы получили квартиру и выехали из гостиницы. Улица, на которой мы теперь жили, называлась Ольгинской. Она круто спускалась вниз к площади, на которой стояли школа и театр имени Ивана Франко. Одна сторона нашей улицы не была застроена, там находилась «горка» — высокий глинистый обрыв, весь изрытый «пещерами». На самой «горке» росли кусты дикой акации, внизу — лопухи и крапива. Одним своим склоном «горка» выходила к тыльной стороне здания театра и маленькому дворику перед ним, где почти всегда была тень и густо разросся какой-то колючий кустарник. На крышу театра вела широкая вертикальная пожарная лестница, нижние перекладины которой были спилены так, что оставались только маленькие выступы с внутренней стороны лестницы.
Теперь вместо крыши в мою жизнь вошла «горка».
Придя из школы и захватив с собой «кен мандра», что на мальчишечьем жаргоне того времени означало кусок хлеба, я отправлялся рыть пещеры. Работа была нелегкой. Нужно было часами ковырять влажную глину кухонным ножом или детской лопаточкой, на ощупь выбирать рассыпчатые комья, вновь вползать в сделанные углубления и скрести, скрести. Как ни медленно подвигалась работа, но объединенные усилия мальчишек нашей улицы привели к тому, что «горка» была изрыта вдоль и поперек. Некоторые «пещеры» сообщались друг с другом, некоторые заканчивались довольно просторными залами, где проводились военные советы и деловые заседания, в повестке дня которых было немало сомнительных пунктов.
Вокруг «горки» и создателей «пещер» обращалось немало легенд и преданий. Рассказывали о Федьке с Банковской, которого на целых два часа засыпало в «главной пещере», и если бы его не откопали, то ему была бы амба. Рассказывали о таинственных «зимних жильцах», которые появлялись в конце осени, выводили наружу тщательно замаскированную водосточную трубу, ставили печку и всю зиму пользовались гостеприимством наших «пещер». Последние рассказы были правдивы. Я сам видел и трубу и печку, иногда видел и жильцов «пещер», а слухи о том, что в «пещерах» прячут награбленное и что там есть клады, хоть ни разу не подтвердились, но вызывали прилив сил у копателей.