Падди Кларк в школе и дома
Шрифт:
Я шевельнуться не мог, куда там пойти посмотреть.
Маманя пошла в туалет, а там мышь в унитазе бегает. Папаня был дома. Он бросился на помощь, спустил воду, но поток не смыл мышонка, потому что мышонок спрятался под ободок. Папаня сунул ногу в унитаз и ну спихивать мышь в воду. Тут уж и я захотел посмотреть, в честь чего маманя так визжит. Бедная мышь тонула, захлёбывалась, выплывала, а папаня ждал, пока наполнится бачок.
— Ой, Господи Боже ты мой, — причитала маманя, — Падди, сдохнет или не сдохнет?
Папаня молчал. Вода шумела. Он считал, скоро
— Средняя продолжительность жизни домовой мыши — восемнадцать месяцев, просветил я родителей. Совсем недавно я прочел книжку о мышах.
— Только не в моём доме! — прогремел папаня. Маманя чуть не расхохоталась, но спохватилась и дала мне подзатыльник.
— А можно мне посмотреть?
Маманя заступила мне дорогу.
— Пусть его, — разрешил папаня.
Мышь плавала хорошо, но не хотела плавать, а выбиралась и выбиралась из воды.
— Салют! — воскликнул папаня и вновь спустил воду.
— Можно оставим мышонка? — сказал вдруг я, — я о нем заботиться стану. — Эта мысль пришла мне в голову неожиданно. А что, чем не домашнее животное, чем не друг?
Тем временем мышь засасывало в воронку всё глубже, и вот затянуло в трубу. Синдбад лез посмотреть.
— Ничего. Мышонок выплывет на очистных, — сказал я. Синдбад не сводил глаз с воронки.
— Ему там понравится, — подтвердила маманя, — Мыши и должны жить на очистных. Он там приживётся.
— А можно мне мышку? — заныл я.
— Ни-ког-да, — отчеканил папаня.
— Ну, на день рожденья?
— Нет.
— Ну, на Рождество?
— Нет.
— Их даже северные олени боятся, — сообщила маманя, — Ну всё, мальчики, всё, пойдём.
Маманя хотела выставить нас из туалета. Мы ждали, когда мышонок выплывет.
— Чего-чего? — переспросил папаня.
— Мышей, — повторила маманя и кивнула на Синдбада. — Олени боятся мышей.
— И правда, — сказал папаня.
— Ну, пойдёмте, мальчики.
— Я в туалет хочу, — заканючил Синдбад.
— А мышь тебя тяп за попу, — не упустил я случая.
— А мне по-маленькому! Я по-маленькому умею стоя.
— А мышь тебя тяп за яички.
Маманя с папаней спускались вниз, не слушали.
Синдбад стоял слишком далеко и обмочил сиденье и пол.
— А Фрэнсис сиденье не поднял! — радостно заорал я.
— Нет, поднял, нет, поднял! — и Синдбад с грохотом поднял сиденье.
— Он только сейчас, когда я сказал!
Родители не обратили внимания. Синдбад вытер сиденье рукавом. Я от души врезал ему пенделя.
— Если Земля вращается, почему мы не вращаемся? — спросил Кевин.
Мы лежали в высокой траве на сплющенных ящиках и смотрели в небо. Трава оказалась сырая-пресырая. Я знал, как ответить, но помалкивал. Знал ответ и Кевин, потому и спрашивал. Это было понятно по голосу. Не любил я отвечать на вопросы Кевина. И никогда не спешил с ответом, ни в школе, всегда пропускал его вперёд, пусть его выскажется.
Самая лучшая из читанных мною историй была об отце Дамьене и прокаженных. Мирское имя отца Дамьена было Йозеф
Дело оставалось за прокаженными.
Когда отец Дамьен был маленький, его звали Йеф, и он был толстый. Взрослые пили тёмное фламандское пиво. Йозеф хотел стать священником, а отец его не пускал. Но всё он равно стал священником.
— Сколько платят священникам? — спросил я.
— Им переплачивают, — отвечал папаня.
— Ш-ш, Падди, — шикнула маманя на папаню, — Им вовсе не платят, — обратилась она ко мне.
— Как не платят?
— Это трудно… — начала маманя. — Ну, сложно объяснить. У них призвание.
— А что такое призвание?
Йозеф де Вюстер вступил в Конгрегацию Святых Сердец Иисуса и Марии. Конгрегация — это вроде клуба священников. Основатель Конгрегации Святых Сердец, имя которого я забыл, прожил очень трудную жизнь, чудом спасался из лап французских революционеров, которые хотели его казнить. Он жил в тени гильотины. Когда настала пора взять новое имя, Йозеф назвался Дамьеном в честь мученика первых веков христианства. Сначала он был брат Дамьен, а потом стал отец Дамьен. И вот поплыл он на Гавайи. Капитан решил пошутить, натянул поперёк линзы телескопа волосок и дал отцу Дамьену посмотреть. И наврал, что это линия экватора. Отец Дамьен поверил, но не потому, что идиот, а потому что в то время про экватор мало кто понимал. А ещё отец Дамьен сам пёк причастные облатки из муки, когда на корабле они кончились. А ещё он не болел морской болезнью, сразу стал как настоящий моряк.
Лучше всего облатки получаются из венского рулета, особенно из свежего. Тогда размачивать не надо. Неплох и батон, а вот простой нарезной хлеб не годится — расползается. Особенно трудно нарезать облатки, чтобы были совершенно круглые и ровные. Для шаблона я брал пенни из маманиного кошелька. Однажды она меня застала на месте преступления. Пришлось рассказать, зачем я взял. Вдавливаешь пенни со всей силы в ломоть, и вместе с монеткой выдавливается аккуратный кружочек. Мои облатки получались вкусней настоящих. Потом оставляешь их на подоконнике на пару дней — затвердевают, как церковные, но вкусу никакого не остаётся. Интересно, грех ли самому делать облатки. Наверное, нет, что тут такого? Одна облатка с подоконника успела заплесневеть. Вот это грешно — допускать, чтобы облатка заплесневела. Я прочёл одну Богородицу и четыре Отче наших. Мне больше нравилось Отче наш, чем Богородица — длиннее и красивее. Я прочёл их себе под нос в тёмном сарае.
— Тело Христово.
— Аминь, — пискнул Синдбад.
— Глаза-то закрой, — напомнил я.
Синдбад зажмурился.
— Тело Христово.
— Аминь.
Брат поднял голову и высунул язык до отказа. Я скормил ему заплесневелую облатку.
— А из чего делают Святое Причастие? — поинтересовался я у мамани.
— Да из муки, — сообщила она, — Пока облатку не благословят, она хлеб как хлеб.
— Нет, это не хлеб.
— Сорт особенный, — поправилась маманя, — называется: неквасной хлеб.