Падди Кларк в школе и дома
Шрифт:
— Хорошая моя деточка…
Я прокрался наверх. Обождал, прислушался: маманя в безопасности внизу. Зашёл в их спальню Кровать заправлена, покрывало застилает подушки и заботливо за них заправлено. Я откинул покрывало. Привычно прислушался. Сначала проверить подушки. Я приподнял их, отбросил одеяло. Нижнюю простыню маманя забыла расправить. Отпечаток тела хранила только одна сторона постели. Маманина, правая. На отцовской половине — ни складочки, подушки не примяты. Я даже потрогал простыни: с маминой стороны тёпленькие, а с его… с его стороны я не трогал.
Покрывало
Не переставая вслушиваться, я окинул взглядом гардероб. Вот его ботинки — три пары, вот галстуки. Целые связки галстуков, куда столько?
Передумал, набросил покрывало и тщательно разровнял.
Пошёл проверить маманю: она отмывала от овсянки стульчик Кэтрин. Совершенно такая же, как всегда, разве что волосы в беспорядке. И ничего я не замечал как ни старался. Прямо глазами ел маманю, но что означало выражение её лица, угадать не мог.
Совершенно такая же, как всегда.
— Давай я Фрэнсиса разбужу.
Маманя отшвырнула тряпку, и та повисла на раковине.
Раньше маманя ничего не швыряла. Никогда.
— Пошли вместе будить, — предложила она. Взяла малышку Дейрдре, посадила на бедро. А левую руку протянула мне. Рука была мокрая. Мы крались по ступенькам и потешались над их скрипом. Маманя сжимала мою руку.
Великолепные похороны. Гроб задрапирован знаменем. Семья спасённого будет выплачивать нам с Синдбадом компенсацию. У мамани тёмная вуаль опущена на лицо. Тихонько плачет, но всё равно красавица. А я ничуть не плачу. Выходим из церкви, все пялятся на нас, а я мужественно обнимаю маманю за плечи. Синдбад до маманиных плеч не дотягивается, поэтому ползёт сзади. Кевин и все остальные стараются встать в церкви и на кладбище ко мне поближе, но провожающих такая толпа, не одни родственники, что к сыну героя не пробиться. У меня новый костюм с длинными брюками, куртка с внутренним карманом. Семья спасённого ребёнка повесит мемориальную доску у нашей калитки. Мой отец погиб, спасая жизнь ребёнка. Конечно, идиотизм и не может быть, потому что не может быть никогда. Мечта хороша, пока мечтаешь. Ничего с ним не стрясётся. Естественно, я не желал папане смерти; он ведь папаня мне. Так что пришлось мечтать о собственных похоронах: оказывается, гораздо приятнее.
Я заметил Чарлза Ливи, шагающего к воротам. Огляделся — не хотел, чтобы были свидетели — рванул за ним. Я ждал окрика: на малой перемене запрещалось уходить со двора. Я шёл так же скоро, как Чарлз Ливи, и руки тоже положил в карманы.
Он направился в поле. Я бегом перебежал через дорогу, пнул камень, попавшийся под ноги, и обернулся. Школьного двора почти не было видно из-за сарая. Вроде никто не смотрит. Я побежал сломя голову. Чарлз Ливи нырнул в высокую траву. Замедлив шаг, я нырнул за ним. Было сыровато. Я засвистел. Это в моём представлении являлось «правильным подходом».
— Это я.
Трава в одном месте как будто пригнулась.
— Это я.
Там-то и был Чарлз Ливи. Пришлось присесть, хотя желания особого не было. Брюки потемнели от сырости. Чарлз Ливи сидел на мокром, грязном ящике, на котором мне места не хватало. Я сел рядом на корточки и
— Вот, смотрю, ты идёшь.
— Ну и чо?
— Да ничо.
Чарлз Ливи затянулся ядовитым «Майором». Когда же он успел закурить? Наверное, пока я догонял его. Мне не предложил. Я и радовался, что курить не придётся, и досадовал: надо же какой, не поделился.
— Прогуливаешь?
— Прогуливал бы — разве ранец бы в классе оставил?
— Не-а.
— То-то.
— Это ж тупо.
Он снова затянулся. На поле были мы одни. Со двора доносился галдёж учеников, свист учительских свистков. Где-то вдалеке гудела бетономешалка. Я следил, как поднимается вверх дым. Чарлз Ливи не следил, просто смотрел в небо. Я, мокрый до нитки, ждал звонка. Как теперь возвращаться? Тишина саднила, как боль в желудке. Чарлз Ливи курил и помалкивал.
— Ты сколько в день выкуриваешь?
— Штук двадцать.
— Ой. Где деньги-то берёшь?
Вот так ляпнул. Как будто не верю. Он зыркнул на меня:
— Ворую.
Я поверил и поддакнул, как будто сам ворую:
— А, ну да.
Теперь я тоже смотрел в небо. Оставалось не так уж много времени.
— Ты когда-нибудь из дома убегал? — набрался я храбрости.
— На хер надо это — бегать.
Я удивился, а с другой стороны, ничего удивительного: ему-то от кого бегать?
— А хотел?
— Хотел бы — сбежал бы, — отрезал Чарлз Ливи, но задал-таки вопрос: — Слинять, что ли, думаешь?
— Нет, нет.
— Зачем тогда спрашиваешь?
— Так просто.
— А! так просто.
Я думал напроситься прогуливать вместе с Чарлзом Ливи. Собственно, потому за ним и помчался. Идиотизм. Я, как дурак, удрал со двора, сижу тут с ним, а ему до лампочки. Чарлз Ливи, если сбежит из дому, ни за что не вернётся. А я так не хотел.
Боясь, что заметят мой отсутствие, я поднялся:
— Увидимся ещё.
Он не ответил.
По полю я крался, согнувшись в три погибели, но это было невесело.
Так и подмывало удрать, пусть они перепугаются, пусть их совесть замучает, тогда, может быть, сообразят, что друг без друга им никуда. Она заплачет; он её обнимет. И будет обнимать пока меня не привезёт полицейская машина. И пусть меня упрячут в Артейн за ложный вызов и трату временных и материальных ресурсов полиции, но не очень надолго, и папаня с маманей будут навещать меня каждое воскресенье. Они скажут — это мы виноваты. Синдбад скажет — нет, это я виноват. А я скажу им — не наговаривайте на себя, и во всём признаюсь.
План в общих чертах был такой.
Я вылез из травы под носом Хенно, стал беспокойно озираться, будто бы что-то ищу.
— Я потерял фунт, сэр. Маме надо было передать, а я потерял.
Пожав плечами, я сдался. Деньги как ветром сдуло. Перешёл дорогу, миновал опасный участок за сараем, выбрался на двор. Никто не караулит. Вот показался мистер Финнукан со звонком в руках. Я встал рядом с Эйданом и Лайамом.
— Где ты был?
— Курил.
Они выпучили на меня глаза.
— С Чарло, — веско прибавил я. Язык мой — враг мой, вперёд ума торопится. — Не веришь? Ну-ка я дыхну.