Падение Гипериона
Шрифт:
как ввинчивается свист
в ухо дога\\
Или бога]
Постигнув наконец истину, я чувствую, как пошатнулся аналог моего тела. Свистопляска вокруг яйцеобразного силового поля Уммона уже не поддается описанию. Кажется, какие-то гигантские руки рвут в бешенстве саму первооснову пространства. Хаос царит в Техно-Центре.
«Уммон, кто же воплощает человеческий ВР в наше время? Где оно скрывается, это сознание, в ком дремлет?»
[Ты должен понять/
Китс/
единственным
было создание гибрида/
Сына Человека/
Сына Машины\\
И это прибежище должно быть таким привлекательным/
чтобы беглое Сопереживание
даже не смотрело на прочие обиталища\
Сознание почти божественное
какое только могли предложить
тридцать человеческих поколений/
воображение свободно странствующее
через пространство и время\\
И благодаря этим дарам
и соответствиям/
образовать связь между мирами/
которая позволила бы
этому миру ладить
с обеими сторонами]
«Уммон, мне осточертели твои двусмысленные благоглупости! Ты меня слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот гибрид? Где он?»
[Ты отказался
от божественности дважды/
Китс\\
Если ты откажешься
в последний раз/
все закончится здесь/
потому что времени
больше нет]
[Иди!
Иди и умри чтобы жить!
Или поживи еще немного и умри
для нас всех!
В любом случае Уммон и остальные
больше не желают
иметь дело с
тобой!]
[Убирайся!]
Потрясенного, не верящего собственным ушам, меня не то роняют, не то швыряют, и я несусь сквозь просторы Техно-Центра, как осенний лист в урагане, пролетаю без руля и без ветрил через мегасферу и проваливаюсь в еще более густой мрак метасферы, распугивая непристойной бранью встречные тени.
Здесь – бескрайние просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то внизу.
Я плыву к нему, молотя руками и ногами по бесформенной вязкости.
«Это Байрон тонет, – мелькает мысль, – Байрон, а не я». Если мне и суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках легочной ткани.
Но теперь по крайней мере у меня есть выбор. Я могу предпочесть жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком,
Выбиваясь из сил, я плыву против течения к далекому огоньку.
– Хент! Хент!
Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его длинное лицо посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые предрассветные сумерки уже подползают к окну.
– Боже мой, – произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь.
Скосив глаза, я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной крови на рубашке и простынях.
Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья вернул меня на Площадь Испании.
– Хент! – Я задыхаюсь и снова валюсь на подушки. Нет даже сил шевельнуться.
Хент садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я умираю.
– Хент, – шепчу я, – есть новости, чудесная информация. Просто чудесная!
– Потом, Северн. Отдыхайте. Я наведу здесь порядок, и тогда вы мне все расскажете. Времени у нас много.
Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь липкими пальцами за плечо.
– Нет, – шепчу я, слыша, как в такт клокотанию в горле булькает фонтан за окном. – Не так уж много. Пожалуй, у нас его совсем нет.
Умирая, я понял наконец, что не являюсь ни избранным сосудом человеческого Высшего Разума, ни единством ИскИна и человеческого духа, и вообще – никакой я не Избранный.
Я просто поэт, умирающий вдали от дома.
Глава сорок вторая
Полковник Федман Кассад погиб в бою.
Мельком взглянув на Монету, Кассад бросился за Шрайком. Миг головокружения – и все вокруг залил яркий солнечный свет.
Шрайк прижал руки к корпусу и попятился. Казалось, в его глазах отражается кровь, забрызгавшая скафандр Кассада. Кровь Кассада.
Полковник огляделся. Они снова оказались в Долине Гробниц, но как здесь все изменилось! На месте каменистой пустоши, примерно в полукилометре от долины, вырос лес. На юго-западе, где раньше виднелись руины Града Поэтов, мягко сияли в лучах заката башни и сводчатые галереи большого города, обнесенного крепостным валом. Между городом и долиной раскинулись луга с высокой травой, колыхавшейся под ветерком, который изредка налетал с вершин Уздечки.
Слева от Кассада простиралась сама Долина. Ее изъеденные эрозией скальные стены осели и поросли бурьяном. А Гробницы… Похоже, их только что соорудили – с Обелиска и Монолита еще не были убраны строительные леса. Стены и крыши ослепительно сверкали, точно их позолотили и на совесть отполировали, но входы были закрыты наглухо. Вокруг Сфинкса громоздились какие-то таинственные машины, опутанные толстыми кабелями. Кассад наконец догадался: он попал в далекое будущее – на несколько веков, а то и тысячелетий вперед – в канун дня, когда Гробницы были отправлены в прошлое. Он обернулся.