Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.
Шрифт:
Теперь, когда Гришка снова завел патефон, я уже свободно, беру ее за обе руки, поднимаю со стула. И танцую, не боясь прижимать ее к себе, с победной радостью ощущаю тяжесть ее ног, не обращая на музыку внимания. Просто держу ее двумя руками и вожу по комнате, прямо глядя ей в глаза. Я знаю, что мне это можно. Для этого она пришла сюда, и я кладу руку туда, куда хочу. А она уже прямо не смотрит, а куда-то в пол, за мое плечо — то в одну, то в другую сторону. Так мы оказываемся во дворе.
— Подожди… пойдем ко мне, — говорит она негромко, прижимая к себе мои руки и не давая им свободы. Не выпуская ее, иду с ней рядом через
— Здесь… подожди! — шепчет она, с силой отводит мои руки и уходит в дом. Стою, крепко взявшись за ветку дерева, и дышу глубоко, во всю грудь. Всякий раз поворачиваю голову к двери, куда она ушла, и снова смотрю в лунную чистоту сада. Что же она так долго?..
Я даже не слышал ее шагов. Она приносит подушки, одеяло, что-то еще, и уже не застегнутое под шею платье на ней, а другое, с белыми пуговицами.
— Подожди, я постелю, — говорит она и снова отводит мои руки. Но я не дожидаюсь конца и тяну ее к себе.
— Подожди… Вот сумасшедший!
Пальцы ее расстегивают пуговички на моей гимнастерке. Я понимаю и быстро срываю все с себя.
— Подожди…
Она шепчет это, уже обхватив меня руками и с бесстыдной простотой помогая мне. Я чувствую сразу всю невероятную и прекрасную зрелость ее тела. И вдруг оторопело удивляюсь ее неспокойствию. Я никогда не предполагал такого и лишь теперь понимаю, какая она сильная. Увлекаемый этой безудержной силой, я лечу куда-то в беспредельность, уже не жалея и не имея возможности остановиться…
Лицо у меня почему-то мокрое, ее руки гладят меня, успокаивая. Я лежу какой-то пустой и хорошо уже ощущаю обычный мир вокруг: сад, деревья, арыки. Отвожу руку и нахожу рядом комочек земли, растираю его между пальцами. Земля сухая и просыпается без остатка.
Постепенно все, что произошло, опять возвращается ко мне. Тамара Николаевна лежит тихо, и я вдруг снова чувствую волнующую тяжесть ее ноги. Приподнимаюсь на локте, но не смотрю туда. Взгляд мой не отрывается от ее лица. Оно сейчас совсем незнакомое мне, лицо девочки, кем-то обиженной. Рука моя касается ее щеки, и я начинаю целовать это милое лицо, глаза, темные припухлые губы. Даже волосы ее кажутся сейчас другими, темными. Не замечая как, я сам уже нахожу все, и опять покоряюсь высшей, не имеющей разгадки силе…
Еще и еще раз все происходит. «Ты будешь хорошим мужчиной!» — шепчет она мне. Я не понимаю этого. Значит, есть во всем какой-то смысл?..
Приходит Вера Матвеевна в чем-то светлом. Она останавливается среди деревьев, тихо зовет. За ней видится Гришка. Луна куда-то ушла, и серая чистота рассвета заполняет пространство между деревьями. Я быстро одеваюсь. Тамара Николаевна ждет уже в платье, но все остальное у нее лежит рядом. Я обнимаю ее и чувствую одну лишь легкую материю, разделяющую нас. Ничего больше там нет. Все возникает во мне с новой, какой-то неистовой силой. Но она уверенно отстраняет мои руки:
— Иди, пора.
Гришка стоит у дувала с нашим оружием. Беру у него винтовку, еще раз оборачиваюсь. Платье ее светлеет в темноте сада, но лица не видно…
В следующую ночь я опять у нее. Прихожу в сумерках, уже не заходя к Вере Матвеевне. Возле калитки вижу какую-то постороннюю женщину с твердым подбородком и уложенными на голове
— А, это Нюська, — говорит Тамара Николаевна, когда я сообщаю ей об этом. — Половина дома ее. Тоже учительница. Все женихов ждет.
Ночью нащупываю кольцо на ее пальце и спрашиваю, зачем оно.
— Это от мужа, еще до войны, — говорит она каким-то отсутствующим голосом. — Мы не очень хорошо жили. Разошлись, можно сказать.
— А теперь? — настаиваю я.
Она не отвечает и, повернувшись, кладет руку мне на грудь. Но потом, в продолжение ночи, я опять спрашиваю о том же. Мне известно, что уже два года она живет в Красноармейске.
— Не надо об этом! — просит она.
Луна, огромная и совсем круглая, стоит прямо над нами, деревья будто расступились в стороны. Мы лежим оба раздетые, и какая-то странная уверенность во мне, что мы совсем одни на земле. Я поднимаю ладонь, закрывая ее от лунного света. Но тени почему-то нет. Тело ее продолжает светиться. Тогда я опускаю на нее руку и чувствую этот непроходящий свет. Он струится по моей руке к локтю, поднимается выше, переполняет меня всего, но мне мало. Весь я жажду этого света вплотную, до боли, до неистовства, и он щедро изливается в меня… Луна отошла куда-то в сторону, и опять явившаяся неведомо откуда другая женщина, а не Тамара Николаевна, лежит запрокинув голову и слабо положив на меня руку…
Когда утром она провожает меня, мне кажется, что кто-то смотрит на нас с веранды другой половины дома. Тамара Николаевна безразлично машет рукой и приникает ко мне с долгим благодарным поцелуем.
Начинаются полеты, но я не замечаю этого. Отлетав свое, я валюсь куда-нибудь под крыло и ничего больше не слышу. А вечером, смыв с себя пыль в арыке, не переодеваю комбинезон и исчезаю до утра. Машину нашу потом поджидаю у штаба, где она притормаживает, и прыгаю через высокий борт в кузов с тремя-четырьмя такими же, как и я.
Два раза в зоне допускаю накладки. Старший лейтенант Чистяков смотрит на меня с удивлением. Когда едем как-то назад в командирском «Додже», он кладет мне руку на плечо:
— Что это ты, Тираспольский?
Отвожу глаза и молчу. Командир отряда усмехается понимающе и грубо говорит:
— Все… — ветер!
А я уже иду в садах, где сумерки красят все в одинаковый цвет. Только яблоки делаются все белее в темнеющих ветках, и я быстро перехожу в другой мир. Соседка встречается мне у калитки, у нее привычно поджаты губы. Вот уже две недели происходит это. Я говорю ей «здравствуйте!» и прохожу мимо. Мне кажется, она пугается всякий раз моего голоса…
Мы лежим с Тамарой Николаевной и смотрим на луну. Она меньше и совсем уже не круглая. Свет теперь от нее какой-то золотистый. Слышу незнакомые мне звуки и поворачиваю голову. Тамара Николаевна плачет, зажимая рукой рот. Слезы скатываются по щеке, и желтое сияние в них от ущербной луны. Я ничего не понимаю, что-то спрашиваю у нее, но она вдруг с силой обнимает меня. Я уже привык к тому, что она шепчет всякие слова при этом. Сегодня она долго не разжимает рук…
И опять я вижу у нее слезы к концу ночи. Она целует меня, отстраняет от себя, смотрит в лицо, снова целует и все говорит, говорит эти слова. А когда я ухожу, она приникает вся ко мне и стоит, прижавшись к моей груди, пока не становится совсем светло…