Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1
Шрифт:
Я сделала невольный протестующий жест. Но отец прервал меня сильным рубленым движением руки.
– Я не изменю моего решения, Эмбер. Я просто хотел уведомить тебя о нем. И не будем больше возвращаться к этому.
Я улыбнулась и пожала плечами. Он улыбнулся мне в ответ и посмотрел на меня. Мужчина любовался моей красотой, не испытывая вожделения, не желая во что бы то ни стало овладеть мной. Это для меня было ново, странно и приятно.
– Ты похожа на меня, но в то же время, чем больше я в тебя вглядываюсь, тем больше узнаю черты твоей матери. Она была моей первой сильной и искренней
Я смутилась, отвела глаза. Затем невольно взяла с полки статуэтку из слоновой кости и начала вертеть в пальцах.
Я вспомнила, что давно хотела бы узнать, что это за вещица.
– Напоминает японские и китайские безделушки, – я приподняла статуэтку, показывая отцу. – Но я уверена, что это все же не Япония и не Китай. Но что же это? Наверное, ты можешь объяснить?
Отец хмуро посмотрел на маленькую вещицу, осторожно взял ее у меня и поставил снова на полку.
В этой статуэтке и вправду было что-то странное. Нет, ее никак не могли привезти из Японии или Китая. Это не безделушка была, что-то жесткое, жестокое ощущалось в ней.
Статуэтка изображала маленькое чудовище, что-то вроде человечка с драконьей зубастой головой и крыльями.
– Ты привез это из Африки? – спросила я. – Ведь это слоновая кость.
Отец пристально смотрел на меня. Взгляд его был тяжелым.
Наконец он заговорил.
– Дело не только в том, что ты моя старшая дочь, Эмбер. Я не придаю такого уж большого значения кровным узам. Но ты много пережила, тебе случалось совершать дурные поступки; ты знаешь, что люди – отнюдь не ангелы и отнюдь не всегда способны избежать дурного. То, что я сейчас открою тебе, я никогда не решусь доверить Коринне и Брюсу, или моей супруге донье Инес. Никто из них не поймет меня, как ты. Все они слишком твердо знают, что такое «хорошо» и «дурно», они были бы способны осудить меня.
– Не думаю, отец, – тихо вмешалась я.
– И все же я доверюсь только тебе. Это случилось давно, когда я еще только ступил на тернистую тропу пиратской, разбойничьей жизни. На Ямайке тогда еще не было городов. Повсюду простирались дикие пальмовые леса, в которых стройные стволы оплетались цепкими лианами. А за лесом можно было найти развалины городов. Прежде здесь жили люди, местные жители. Почти все они были истреблены колонистами, лишь небольшая часть успела укрыться в лесах. Время шло. Прибывали все новые колонисты и теснили местных жителей. Я познакомился с доньей Инес и женился на ней. Родилась Коринна. Однажды я привез очередную партию рабов, среди которых был и отец твоей служанки Сесильи. Она этого не помнит. Отец ее был не только царем, но и верховным жрецом нескольких подвластных ему племен. Я не очень-то верил в магическое искусство тех, кого считал дикарями, но впоследствии я переменил свое мнение.
В городе, который только еще застраивался, вспыхнул бунт рабов. Матросам стоявших в гавани кораблей удалось подавить восстание. Но отцу Сесильи и еще нескольким его приближенным удалось бежать. Вместе с ними бежала и служанка доньи Консепсион, матери доньи Инес. Она была мулатка, донья Консепсион привезла ее из Испании. Саму донью Консепсион и меня беглецы увели в качестве заложников.
Они тащили нас сквозь чащу леса и наконец
Мы не знали всего. Оказалось, отец Сесильи повздорил с главным местным жрецом. Сейчас ты узнаешь, к чему это привело.
Поздно ночью раздался грохот барабанов. Меня, связанного, вывели из шалаша на поляну. Вокруг толпились туземцы. Меня поставили в самом центре у костра.
Я увидел туземного жреца, убранного длинными перьями местных пестрых птиц. Рядом, весь разрисованный растительными красками, стоял отец Сесильи. Оба начали кружиться вокруг меня и петь устрашающими голосами. Барабаны гремели со страшной силой.
Отец Сесильи чуть отступил, как бы уступая дорогу своему сопернику. Тот бросился на меня, но не коснулся меня, а лишь взмахнул руками. И тут же я почувствовал, что тело мое изменяется, я оставался в полном рассудке, но ощущал болезненные судороги, охватившие меня всего. И вот я, не будучи сумасшедшим, почувствовал свое тело совершенно чужим. Даже глаза мои стали видеть как-то иначе. И разум мой, наперекор всему, оставался моим человеческим разумом. Тело же мое сделалось туловищем огромной остроклювой птицы. Невольно я попытался позвать на помощь, застонать, но из горла вырвался лишь странный клекот.
Жрец с гордостью повел рукой, будто призывал остальных полюбоваться на то, что он совершил со мной.
Ко мне приблизился отец Сесильи и взмахнул обеими руками, будто желал возложить их мне на голову, но не коснулся меня. Черная кожа африканца лоснилась от пота, белки глаз дико блестели.
И снова я ощутил страшные судороги. Из птицы я преобразился в странного фантастического ящера.
И вновь ко мне подскочил местный жрец.
Затем снова – африканский колдун.
Они чередовались. А я принимал обличья самых разных нелепых и странных существ. Мне казалось, что то, что было некогда моим человеческим телом, уже просто никогда не сможет вспомнить себя.
Наконец, когда я застыл в обличье одноногой цапли с головой зайца, отец Сесильи напрасно проделывал свои магические пассы, пытаясь превратить меня во что-то иное. Он обессилел и упал на землю у костра. Грохот барабанов стих.
– Он проиграл! – обратился ко мне местный жрец на испанском языке.
Местный жрец взмахнул рукой. Последние конвульсии – и вот я снова превратился в человека, в себя самого. Я потерял сознание.
Как мне хотелось, чтобы все пережитое оказалось сном, чтобы я очнулся на корабле или дома. Но я пришел в себя на той же поляне, у того же костра. Мне не дали долго пробыть в беспамятстве.
Я сидел, прислоненный спиной к стволу дерева. Мулатка вливала мне в горло какую-то бодрящую микстуру.
– Где?.. – язык повиновался мне, – Хуана, где донья Консепсион? – прошептал я.
Но мулатка не ответила и, напоив меня из скорлупы кокосового ореха, отошла.
Отец Сесильи стоял в стороне. Он был бледен, то есть его черное лицо посерело. Рядом с ним стояли двое местных жителей с топорами.
«Наверное, его казнят», – подумал я.
А что же будет со мной и с доньей Консепсион?