Падение Небесных Властелинов

В 250 000 милях над поверхностью Земли Мило Хейз, сидя один в небольшом отсеке, читал фантастическую повесть начала двадцать первого века. Он случайно наткнулся на нее, перерывая древние записи ЦенКома, и был чрезвычайно удивлен тем, что книга избежала внимания Святых Отцов. В книге не было ничего непристойного, но Комиссия Святых Отцов последовательно изымала и уничтожала всю литературу, которая не «возвышала дух, наполняя его созерцанием славы Божией». То есть все, что носило мало-мальски развлекательный характер, будь то книга или видео, исчезло.

Хотя, к сожалению,

повесть, называемая «Триллион историй о Свете и Любви», и не была непристойной, но после длительной диеты из религиозных трактатов и технических руководств Мило нашел ее достаточно забавной. Она была из эры, позднее саркастически названной Веком Оптимизма. В то время существовало много вещей, внушающих оптимизм; кончился наигрязнейший из всех веков – двадцатый; человечество вступило в третье тысячелетие; Соединенные Штаты и новая Россия объединенными научными усилиями в конце концов победили СПИД.

Казалось, что мир будет становиться все лучше и лучше благодаря успехам науки, особенно микробиологии. Из-за особого места науки и технологии в ту эру она получила название Второго Века Разума. Конец двадцатого века ознаменовался небывалым подъемом сомнительных верований – астрологии, гомеопатии, спиритуализма, оккультизма, веры в переселение душ, народной медицины, «натуральной» пищи, реинкарнации, туннелирования, ароматерапии, НЛО и движения «зеленых», не говоря уже о засилии фундаментализма в основных мировых религиях. Но в начале двадцать первого века, когда наука наконец победила старые проклятия человеческого рода – болезни, голод и даже само старение, – суеверия стали покидать умы людей, правда, на время. И вот наука решила-таки большинство проблем, ученые почитались подобно Богам. А потом пришли Генные войны.

Нельзя сказать, что в Генных войнах были виноваты ученые. Нет, в них были виноваты люди, контролировавшие ученых. Главы государств, люди, контролировавшие в то время всемогущие Генные корпорации. Люди вроде него самого.

Мило позабавил тот факт, что первая часть повести происходила на космической станции, похожей на его собственную. Похожей, по крайней мере, по структуре. Обе выглядели как вращающиеся металлические цилиндры почти четыре мили в длину с множеством шарообразных утолщений. В книге станция служила базой для строительства громадного космического корабля. Корабль строился в ответ на загадочные сигналы из центра Галактики. Строила его кучка молодых идеалистов, бессмертных, проповедующих свободную любовь, чрезвычайно отличающихся от людей, с которыми Мило делил орбитальную станцию Бельведер. Последние были чем-то вроде секты христианских фанатиков-фундаменталистов, сексуально зажатых собственными моральными кодексами и чрезвычайно раздражающих самого Мило.

Мило понимал, каким образом возникла подобная ситуация, хотя это понимание ничуть не помогало ему ее переносить. Он знал, что обитатели такой космической колонии, отрезанные от остального мира, должны жить по очень строгим правилам, для того чтобы выжить. В космосе смерть всегда является ближайшим соседом, и безответственность всего одного человека может привести к гибели всей станции. Религиозный фундаментализм является чрезвычайно эффективным методом регулирования жесткой формы поведения. Другой причиной была эмоциональная травма, пережитая исконными обитателями Бельведера после Генных войн. Весь мир был отравлен созданными человеком болезнями и другими генноинженерными кошмарами. Человек с его Наукой уничтожил планету Земля. Христиане станции Бельведер

считали, что выжившие должны искупить это ужасное оскорбление Бога, и в эмоционально раскаленной обстановке того времени идея быстро укоренилась. Мило хорошо помнил те дни; точнее это помнил он-«исходный» . Он лишь делился знанием с остальными своими я и их памятью.

Мило закончил читать повесть. Он выключил сканер, откинулся назад на своем жестком кресле и протер глаза. Жалко, что таинственные пришельцы из космоса оказались добрыми. Ему бы не помешало немного крови и стрельбы. Он наклонился к своему терминалу и информировал ЦенКом о существовании повести, попросив передать ее в цензорскую комиссию. Мило сделал это с сожалением, так как повесть наверняка уничтожат, но у него не было выбора. ЦенКом следил за всеми его действиями и доложил бы Отцам в случае, если бы Мило этого не сделал.

Он посмотрел на часы. Исповедующийся должен был прибыть с минуты на минуту. Он предвкушал эту встречу. Такие события были одним из его весьма немногочисленных удовольствий на Бельведере. Еда и фантазирование были двумя другими. Алкоголь и остальные связанные с получением удовольствия препараты были, безусловно, запрещены.

Она была пунктуальна. И он ожидал этого. Она вошла, одетая в неизменную голубую блузу, голова низко опущена. Мило выпрямился в своем кресле. Он знал, что выглядит внушительно.

– На колени, сестра Анна.

– Да, брат Джеймс. – Она опустилась рядом с его столом.

– Посмотри мне в глаза, – скомандовал он.

Она подняла голову и неохотно встретила его пристальный взгляд. Она была молода, почти прелестна и одна из его лучших студенток. Как ее наставник, он должен был и исповедовать ее. Небольшое разнообразие в работе. Редкий момент, когда мужчина и женщина могут побыть вдвоем. Ну не совсем вдвоем, но всего лишь под взглядом ЦенКома, отмечающего каждое слово и движение. Дотронься он до Анны хоть пальцем, и его выбросят через воздушный шлюз без скафандра.

Физический контакт между мужчиной и женщиной был строжайше запрещен на Бельведере уже более века. Нарушения этого правила допускались лишь в экстремальных условиях. Разумеется, что все процессы воспроизведения потомства были сведены до лабораторного уровня. Физический контакт между людьми одного пола был разрешен, но в случае, когда он приобретал малейшую сексуальную окраску, наказание было быстрым и жестоким. Мастурбация была также запрещена, а поскольку на всей станции не было места, не просматриваемого датчиками ЦенКома, попыток нарушить это правило было крайне мало. Если же мужчина совершал подобное преступление во сне, то наказание не было слишком строгим. Всего лишь публичная исповедь и шесть ударов бамбуковой палкой по ладоням. Так как Мило в совершенстве контролировал свое тело, подобной опасности он всегда избегал, однако такие исповеди и наказания были довольно обычны в повседневной жизни станции.

– Готова ли ты к исповеди, сестра Анна? – сурово спросил он ее.

Ее бледные щеки порозовели:

– Я… Я готова, брат Джеймс.

– Начинай.

Она нервно вздохнула:

– Это так неудобно, брат Джеймс.

– Ты знаешь, что ты должна сказать мне, сестра Анна. Ты должна говорить только правду. И ничего не упустить. Бог видит тебя и слушает. – Не говоря уж о ЦенКоме и Святых Отцах.

– У меня опять были дьявольские мысли. Я пыталась противостоять им, но я не смогла.

– Расскажи мне о них.