Падение Парижа
Шрифт:
– А Рейно?
– Он удерет. Или мы его отправим в Америку – послом. Значит, старик во главе. Разумеется, Лаваль. Я. Возьмем кой-кого из прежних.
– По-моему, нужно оставить Бодуэна.
– Правильно. Его любят итальянцы. Потом Пруво – это представитель промышленников. Меже считает его очень способным… Я включил в список и тебя.
Тесса не мог скрыть удовлетворения; но для приличия стал возражать:
– Я слишком стар. Лучше взять кого-нибудь из молодых…
– Нет, ты будешь очень полезен. Не нужно, чтобы страна приняла смену кабинетов за переворот. Тормозы –
Тесса сиял. Мошенник Фуже все придумал! А листовки – это глупая провокация. Бретейль понимает, что он – честный француз… И, забыв про недавние волнения, Тесса принялся обсуждать программу нового правительства:
– Если мы заявим в министерской декларации, что готовы начать мирные переговоры, большинство обеспечено. Я только боюсь, что немцы поставят чересчур тяжелые условия. От этаких успехов может закружиться голова… Хорошо бы их урезонить. Ты знаешь, в твоем списке недостает одного имени. Конечно, то, что я предлагаю, – смелый шаг, многие сочтут его рискованным. Но теперь надо быть терпимым.
– Ты говоришь о Виаре?
– О Виаре? (Тесса удивленно поглядел на Бретейля.) Это рухлядь! Старая кляча! Он, кстати, наверно, удрал. Нет, я думаю о Гранделе. Мы с тобой старые друзья и можем говорить откровенно. Ты, конечно, помнишь историю с документом…
Бретейль в раздражении ударил линейкой по столу.
– Я уже тебе говорил, что это – фальшивка. Неужели ты сейчас можешь думать о таких пошлостях?
– Ты меня не понял. Я это сказал не для того, чтобы его очернить… Напротив… Но у Гранделя, бесспорно, много друзей в Берлине… Теперь такой человек незаменим…
Бретейль ответил сухо, официально:
– Я нахожу твои догадки неуместными. Конечно, Гранделя знают за границей – он новатор, человек с эрудицией. Он будет очень полезен нашему правительству. Но кого-нибудь нужно оставить в Париже… Нельзя, чтобы столица осталась без крупного политического деятеля. Лаваль и я должны последовать за Рейно, чтобы принять власть. Тебя я не прошу остаться. Ты там нужнее – с твоим знанием парламентских кругов… Кроме того, я не хочу подвергать тебя такому испытанию: французу нелегко увидеть чужих солдат в Париже… Наконец, насколько я знаю, немцы тебя не очень-то жалуют. Им трудно разобраться в наших тонкостях. Для них ты – ставленник Народного фронта, человек с поднятым кулаком…
Тесса опешил. Они долго молчали. В соседней комнате плакала жена Бретейля, и, прислушиваясь к плачу, Бретейль мучительно морщился. Наконец Тесса тихо спросил:
– По-твоему, они скоро придут?
– Вопрос дней, может быть, часов…
Тесса ушел от Бретейля растерянный. Его больше не радовало место в новом кабинете. Мир казался ему непонятным и неприязненным. Вдруг Рейно узнает, что он договорился с Бретейлем?.. Мандель может пойти на все: арестовать, расстрелять… Для них он – изменник. А для немцев он чуть ли не «красный». Какая гнусная вещь политика! Счастливые солдаты – они по крайней мере знают, где враг. А у него враги повсюду…
Тесса
– Я назначил прием на четверг.
Тесса подумал – несчастные люди, они не знают, что в четверг здесь будут немцы. Никто ничего не знает… Он решил выйти погулять; может быть, на свежем воздухе пройдет эта тошнота…
Черный город был невыносим, полный криков, гудков, непонятных звуков. В подворотнях толпились люди. Тесса услышал:
– Говорят, Гамелен застрелился…
– Рейно удрал в Америку…
– Они-то удерут. А нам расхлебывать…
– Я немцев не боюсь. Мне что – я человек маленький. Меня и немцы не тронут. А бомб я боюсь…
– Немцы – сволочь. Мне отец рассказывал – они в пятнадцатом дядю Жака живым закопали…
– А Тесса уже снюхался с Гитлером…
Голоса замолкли. Тесса стоял в темноте, прислонившись к фонарю. Сердце билось. Ему показалось, что по улице идут солдаты. Он закрыл глаза, сдержался, чтобы не крикнуть. Что за шаги?.. Но это были крупные капли дождя, падавшие на навес кафе.
Никогда в жизни Тесса не испытывал такого страха. Он едва добежал до ворот министерства. Как ребенок, он обрадовался яркому свету в кабинете.
Тогда загрохотали зенитки. Тесса подбежал к окну и сейчас же отбежал. Немцы подходят к Парижу. Для немцев он «красный»… А рабочие говорят, что он снюхался с Гитлером… Все против него. Его приставят к стенке. Или растерзают. Что за грохот?.. Наверно, бомба упала рядом… Метят прямо в министерство… По пятьсот кило… Потом нельзя узнать, чей труп… Нужно что-то сделать, спасаться!
Тесса метался по комнате, не зная, на что решиться; садился и снова вскакивал. Его знобило. Наконец он позвонил:
– Приготовьте машину. И баки… Я поеду за город – в ставку.
Когда Жолио в половине двенадцатого пришел за утешительными новостями, ему сказали: «Господин министр уехал в ставку». Жолио не стал переспрашивать. Он понесся домой:
– Мари, укладывайся! Мы сейчас же едем… Этот подлец уже удрал. Ах, собака!.. Утром он мне заговаривал зубы… Когда-то говорили, – крысы удирают с корабля. Ничего подобного – удирают капитаны. А крысу бросили… Но крыса не дура… Скорей, деточка, скорей!..
28
Все последние недели Жаннет казалась озабоченной, рассеянной. На самом деле она ни о чем не думала, ничем не интересовалась. Ее дни напоминали полузабытье тяжелобольного. Пустота, которую она почувствовала после разрыва с Дессером, была плотной, душной, непроницаемой.
Жаннет продолжала работать в студии. Кругом говорили о военных событиях, вырывали друг у друга последний выпуск газет. Жаннет не прислушивалась к разговорам. Как всегда, обманчиво значительным голосом она продолжала расхваливать пилюли или ликеры, а потом повторяла перед микрофоном высокие, никому не нужные слова: дерево, тишина, ветер. Она давно перестала отличать стихи от рекламы. Да и то, что говорили до нее дикторы, казалось ей рекламой какой-то странной фирмы: «Потоплено регистровых брутто-тонн… Замечены масляные пятна…»