Падение полумесяца
Шрифт:
— Только Чезаре и Лукреция, дочь, — уточнила Софья. — Верить Александру VI означает самим рыть себе могилу.
— Если и так, что это меняет?
— Ничего, — с заметным недовольством отозвалась царица-беглянка. — Говорить с Борджиа придётся. А ещё и с Авиньоном.
Тут уж даже Елена удивилась, не говоря о её братьях. А всё потому, что им пока не хватало кому разума, а кому просто умудрённости, что приходит с годами. Лишь Софья Палеолог понимала, что один договор хорошо дополняется другим, дабы не сложить все яйца в одну корзину. В политике подобное часто заканчивается очень плохо. Но осторожность! И бдительность! Вражда между Римом и Авиньоном не собиралась исчезать.
Русское царство, Москва, июнь 1497 года.
Франческо Галсеран де Льорис и де Борха думал уехать из Москвы вскоре после того как удалось то, чего так желал его родственник и итальянский король Чезаре Борджиа. Думать то думал, но и сам не заметил, как завяз в русских делах, словно в болоте. Золотоносном таком, а ещё дающим, как оказалось, огромное влияние. Ведь нежданно-негаданно столица Русского царства становилась одним из очень важных мест, где вершилась мировая политика. А что ещё надо представителю древнего и теперь уже королевского рода де Борха, как не быть причастным к таким вот делам? К тому же тут, в Москве, он уже успел обзавестись влиятельными и обязанными ему союзниками. Пока что это было больше тайно, но он сильно надеялся, что в скором времени тайное станет явным.
Когда? С переходом власти от Ивана III к его наследнику, конечно. Ждать этого события, глядя на происходящее с пока ещё живым и правящим русским царём, вряд ли придётся долго. Очень уж болезненно царь перенёс бегство не просто одной своей жены, но и всех её детей. Сперва ещё крепился, думал мысли о возможном походе на великое княжество Литовское, благо и войско было сильно, и возможность заключения крепкого союза с Италией позволяло обезопасить себя во время этой войны от части угроз со стороны иных государей… Но то было сначала. Потом всё резко изменилось.
Иван III, получая письма от уже пару лет как ставшей великой княгиней Литовской Елены, своей старшей дочери, словно постарел на десяток, а то и более лет. Франческо де Борха, узнав о том, сперва было подумал, что любимая дочь царя написала отцу нечто злобное, яростное, способное ударить по душе… Ан нет, не то. Понимая, что ему, как родственнику и послу Чезаре Борджиа, требовалось понимать происходящее со столь важным для Италии государем, посол обратился к обязанному ему Федору Курицыну. Этот думный дьяк и старый, с ещё юношеских лет, друг Ивана III, после бегства Софьи с её детьми стал не просто ближним советником царя, а чуть ли не единственным, с кем тот ещё продолжал нормально разговаривать, а не ограничиваться лишь краткими приказами. С ним, ну а ещё с Дмитрием, внуком и по сути единственным близким родственником, который оставался тут, в Москве и вообще в пределах Русского царства.
Курицын не мог не ответить итальянскому послу, не выполнить просьбу того, кому был обязан как сам, так и за исторжение за пределы царства всех Палеологов. Ответ же оказался… не самым ожидаемым. Иван Васильевич получал от дочери письма, наполненные не гневом, а просьбами если не простить её мать и уже взрослых братьев, так хотя бы не карать, оставить в покое за пределами
— Тяжким грузом ложится всё то, что государь делает против своего сердца, духа, но согласно разуму, направленному на благо Руси, — сокрушался в разговоре с Франческо де Борха Курицын. — Он же видел, что если победит Софья, то сгинет единственный сын его первенца, Ивана Младого, которого государь действительно любил, как и первую жену свою, Марию Тверскую. А если бы Елена Волошанка смогла одержать верх, зримо показать, что она сильнее, что за неё и бояре с детьми боярскими, и духовенство… Она бы не пожалела ту, что и мужа её отравил, и на сына покусился бы непременно.
— Его Величество и мой родич Чезаре Борджиа сказал бы, что это есть зараза азиатская, татарами привнесённая и прочими, кто чужд вашей стране, — не стал скрывать посол Италии, понимая, что с Курицыным они с некоторых пор связаны общим и удачно завершившимся заговором. Таким, память о котором не разорвать, да и последствия на долгое время останутся.
— Боже, храни нас от козней лукавого, — перекрестившись, пригорюнился думный дьяк и государев советник. — Может то и впрямь его работа, нам, грешным, на ухо ночью нашёптанная.
— А может просто людей, слишком долго смотревших в сторону Орды и хворей не тела, а разума нахватавшихся, — Франческо Борджиа уже мог не только понимать, но и говорить на ранее чуждом языке очень даже хорошо, понимая оттенки слов, но вот акцент оставался ужасен, как ему говорили обучавшие его. Потому слова произносились медленно, хоть так делая речь сколько-нибудь понятной для русских.
— И так тоже… — развёл руками думный дьяк. — Только для Ивана Васильевича это уже неважно. Понял, что стравливая одних с другими, жертвуя не кем-то дальним, а совсем уж близким, грех великий совершал, тем самым магометанам уподобившись, что врагами Руси испокон века были. Поняв же… Вроде живёт, а вроде и нет. Доживает. А чтобы боли меньше было, пьёт пуще прежнего.
Про питие русского царя Франческо Борджиа и без того знал. А как не знать, если на пирах, куда часто приглашали и его, как посланника итальянского короля, Иван III действительно пил часто и много. Слишком много, сильно тем отличаясь от большинства своих бояр и иных, которые соблюдали в этом крайнюю умеренность. Но тогда, до случившегося, это было ещё как-то ограничиваемо собственным разумом государя, но вот теперь… Теперь всем становилось ясно — долго тот не проживёт, несмотря на то, что разум оставался ясным. Приказы отдавались верные, да и никакого разброда и шатания среди приближённых не просматривалось. Вот только Елена Волошанка и сплотившиеся вокруг неё сторонники понимали, что совсем скоро можно ожидать попытки оставшихся сторонников сбежавшей Софьи — тайных, понятное дело, поскольку явные либо бежали с ней, либо находились в опале, либо… с ними и вовсе произошло нечто печальное — попытаться обратить поражение в победу.
Мать нынешнего наследника понимала, что попытаться вернуть Софью оставшиеся её сторонники могут лишь сразу после смерти Ивана Васильевича, да и то лишь если она, Елена, окажется недостаточно сильной, не сплотит вокруг себя не только нынешних союзников, но и колеблющихся. И в этой ей требовалась помощь. Очень даже требовалась уже потому, что среди духовенства она была, так скажем, открыто ненавидима сторонниками Иосифа Волоцкого и сосланного в отдалённый монастырь Геннадия, бывшего архиепископа Новгородского.