Падение сквозь облака
Шрифт:
— Да, один раз пыталась. Они знают о нем не больше меня. Просили дать им знать, если я выясню что-нибудь, потому что они очень хотят его увидеть. Его телефон отключен, электронная почта не отвечает, буквы просто проваливаются в черную дыру. Они не знают, получает ли он их письма или нет.
— О боже!
Мы одновременно подняли свои чашки и отпили из них. Я поставила свою чашку с громким звяканьем.
— Но его брат?
— Брат?
— Да, я уверена, что Гевин упоминал брата Бертрана.
— У него нет брата.
— Есть. Я помню, Гевин упоминал его. Мы говорили о блогах, и Гевин сказал, что многие журналисты ведут блоги, когда находятся за границей. Я спросила, прибегал ли он к этому, и получила ответ, что нет. Он сказал, что Бертран тоже не завел блога, вместо этого он пользовался электронной почтой для связи с братом по имени Г. Н.
— Я проверяла по «Кто есть кто». Бертран — единственный ребенок.
— Что тогда?..
Мы пристально смотрели друг на друга с противоположных сторон стола. Внезапно все стало гораздо сложнее, чем было раньше.
— Либо Г. Н. кто-то еще, не брат Бертрана, либо его не существует вовсе, — сказала Шейла.
— Он должен существовать, если Бертран связывался с ним по электронной почте.
— Должно быть, имеется адрес электронной почты, но это не обязательно какой-то человек.
— Почему тогда Гевин говорил, что это брат Бертрана?
— Кто знает? Может, его это устраивало. Люди делают странные вещи, когда боятся чего-нибудь.
— Что ты намерена делать дальше?
— Сходить в редакции других газет и журналов. Следить за информацией в СМИ.
— И если ты его обнаружишь?
— То все будет зависеть от того, где он находится и в каком состоянии. Если он в плену, то можно будет что-то предпринять в этом отношении — что-то серьезное. Но я не думаю, что это так, раз Гевин вернулся. Уверена, что в прессе появилось бы какое-нибудь сообщение, если бы Бертран оставался в плену живым. Думаю, либо он погиб — и семья потребовала не предавать это огласке, либо он жив и находится на родине. Ведь должен же быть человек, который это знает.
Обсуждать дальше эту тему было бесполезно. До тех пор пока мы не обзаведемся свежей информацией. Вместо этого я рассказала Шейле о своей встрече с Хью Челленджером и посещении его квартиры. По завершении рассказа я вынула из сумки фотографию и положила ее на стол между нами.
Шейла взяла ее и долго разглядывала. Сначала она просто смотрела на нее, потом стала внимательно рассматривать фото по углам, затем перевернула его и оглядела с обратной стороны.
— Надеялась, что имеется дата. Иногда на фото ставят даты.
— Я уже пыталась ее обнаружить. Думаю, снимок сделан не так давно — в последние несколько лет. Потому что он выглядит…
— Возраст тот же. Это так, но фото снято до того, как он попал в плен. До того, как с ним что-то случилось. Он выглядит семнадцатилетним парнем — склонным к шуткам и озорству, способным на всякие проделки.
— Если бы я встретилась с ним тогда.
Шейла оторвала взгляд от фото и взглянула на меня:
— Кэт, Гевин рассказывал тебе о других местах за границей, где он побывал, или о своей работе там?
— Нет, фактически он ничего не говорил о прошлом. У меня сложилось впечатление, что он впервые попал в зону боевых действий. Хотя не знаю, говорил ли он когда-нибудь об этом.
— Надо выяснить. Ведь если его сняли в Ираке до плена, когда он был с Бертраном, фотографом, тогда снимок мог быть сделан Бертраном.
— Тогда почему фото у Челленджера?
— Не знаю.
Мы выпили чай. Я могла опоздать на консультацию с преподавателем, если бы не пошла в колледж немедленно.
— Думаю, нам следует встретиться с Эгги, — сказала я на прощание.
Глава 24
Наконец все изменилось.
Тот же самый видеосюжет показывали двадцать четыре часа в сутки. Сколько именно суток длился показ, Гевин не знал, потому что утратил ощущение смены дня и ночи. Время раскололось теперь на десятиминутные интервалы, начинавшиеся с появления в тюремном дворе пленника и завершавшиеся показом его тела в крови и песке. Затем пленник поднимался на ноги, готовый умереть снова и снова.
Иногда казалось, что этот эпизод не уступает по продолжительности целому художественному фильму.
В другое время эти десять минут фильма показались бы ритмом организма. Пленник стоит, падает на колени, снова поднимается на ноги и затем умирает в такт медленному сердцебиению, в такт кровяному току, который пульсирует в теле Гевина и почти его успокаивает. Сцены, звуки голосов и выстрелов стали для него столь же необходимыми, как воздух, которым он дышит. Поэтому, когда все меняется, когда на экране появляется другой образ, другой голос, Гевин вздрагивает так, словно его пнули в живот.
Это лицо Бертрана. Он смотрит прямо в камеру, выражение лица очень серьезное, невозмутимое. Поскольку Гевин уже пережил первичный шок, его дыхание нормализуется. Он смотрит на лицо Бертрана, и ему хочется смеяться. Он вспоминает комиков в телевизионных передачах, возвращается в другую жизнь. Сейчас то время кажется ему нереальным, как книга, которую он однажды читал, или фильм, который он видел. Время было реальным, пока он жил в нем, погружался в него, но сейчас, в нынешней новой реальности, оно воспринималось как писательский вымысел.