Падение титана, или Октябрьский конь

Маккалоу Колин

Его мысли были последовательны, хотя и фантастичны. Очень многое из того, что наговорил тут Филипп, указывало ему, как вести себя в будущем. Но все это бледнело перед словосочетанием «божественный Юлий». Новый бог, прославляемый народом Рима. Несмотря на ожесточенное сопротивление Антония и Долабеллы, оплаченное ценой многих жизней, народ Рима не уступает в своем решении поклоняться ему. Божественный Юлий. Для Октавиана — сигнал, заставлявший его идти дальше. Быть Гаем Юлием Цезарем-сыном — это великолепно. Но быть сыном бога — воистину невероятный удел!

«Но это все в будущем. Во-первых, везде и всюду во мне должны видеть сына Цезаря. Центурион

Копоний сказал, что я очень похож на него. Я знаю, что это не так. Но Копоний смотрел на меня глазами сердца. Крутой нравом, стареющий человек, которому он служил и, может быть, которого никогда близко не видел, был золотоволосый, светлоглазый, симпатичный и властный. Мне нужно убедить всех людей, включая и римских легионеров, что Цезарь в моем возрасте был похож на меня. Я не могу стричься коротко, потому что уши у меня определенно не те, но форма черепа точно такая. Я могу выучиться улыбаться, как он, ходить, как он, взмахивать рукой точно так же, как он это делал, излучать доступность, каким бы высоким ни было мое происхождение. Ихор Марса и Венеры течет и во мне.

Но Цезарь был очень высоким, а я в глубине души знаю, что рост мой имеет куда меньший предел. Может быть, еще пара дюймов мне светит. Но этого все равно недостаточно, чтобы встать вровень с ним. Поэтому я буду носить специальную обувь на толстой подошве, с закрытым носком. На расстоянии, с какого солдаты обычно глядят на своих генералов, я буду смотреться как Цезарь. Ну, не столь уж высоким, но футов шесть наберу. И прослежу, чтобы меня окружали достаточно низкорослые люди. А если мое сословие начнет смеяться, то пусть. Я буду есть то, что способствует росту костей. Как Хапд-эфане говорил, это мясо, сыр, яйца. И я начну делать упражнения, буду растягиваться. В высоких ботинках трудно ходить, но они придадут мне атлетическую поступь, потому что хождение в них потребует недюжинной сноровки. Я подобью плечи моей туники, кирасу. Это очень удачно, что Цезарь не был таким громадиной, как Антоний. Мне только надо его сымитировать, как делают это актеры.

Антоний, естественно, попытается мне помешать. Процесс принятия lex curiata не будет ни быстрым, ни легким. Но закон ничего не значит, если я буду вести себя как наследник Цезаря, почти как сам Цезарь. И деньги трудно будет получить, потому что Антоний заблокирует утверждение. У меня есть капитал, но мне может понадобиться еще больше. Хорошо, что я забрал те деньги! Интересно, когда этот мужлан Антоний вспомнит, что они существуют, когда пошлет за ними? Старый Плавтий пребывает в счастливом неведении, а если управляющий Оппия начнет говорить, что наследник Цезаря взял их, я буду все отрицать, я скажу, что какой-то хитрец сумел выдать себя за меня. В конце концов, изъятие денег произошло на другой день после моего приезда из Македонии. Как бы я мог развернуться столь молниеносно? Это полная ерунда! Я имею в виду, что подобную дерзость никак нельзя приписать восемнадцатилетнему молокососу. Ха-ха-ха, даже смешно! Я — астматик, и у меня голова болела в то утро.

Да, я буду выстраивать свою линию поведения и слушаться только себя. Агриппе я могу доверять, я уже доверял ему свою жизнь. Сальвидиену и Меценату я тоже верю, но не настолько. Однако они будут мне хорошей поддержкой, когда я пойду по рискованному пути в своих ботинках на высокой подошве. Прежде всего, всемерно подчеркивать схожесть с Цезарем. Это самое важное. И ждать, когда Фортуна подкинет мне еще что-нибудь. А она непременно подкинет».

Филипп

переехал на свою виллу в Кумах, где к нему начался бесконечный поток посетителей. Все хотели увидеть наследника Цезаря.

Луций Корнелий Бальб-старший пришел первым, в полной уверенности, что тот молодой человек, которого он ранее знал, не способен справиться с грузом, какой на него взвалил Цезарь. А ушел, составив противоположное мнение. Парень явно умен, как финикийский банкир, и необыкновенно походит на Цезаря, несмотря на очевидную разницу в чертах лица и фигуре. Его светлые брови столь же подвижны, рот столь же иронично изогнут, мимика, жесты тоже от Цезаря, как и весь его облик. А его голос, прежде высокий, как помнил Бальб, стал теперь низким. Нет, этот не откажется от наследства — вот какой был сделан вывод.

— Я поражен, — сказал Бальб Бальбу-младшему, своему племяннику и деловому партнеру. — У него свой стиль, да, но в нем чувствуется стальной стержень. Это от Цезаря, несомненно. Я собираюсь его поддержать.

Затем пришли Гай Вибий Панса и Авл Гиртий, консулы будущего года, если Антоний и Долабелла не вздумают вдруг похерить рекомендации Цезаря. Помня об этом, они беспокоились. Каждый встречался с Октавианом: Гиртий в Нарбоне, Панса в Плаценции. Ни один из них в те времена ничего примечательного в нем не нашел, а теперь изумление их не имело границ. Напоминал ли он им тогда Цезаря? Трудно припомнить, но сейчас определенно напоминал. Живой Цезарь всех затмевал, вот в чем все дело, а контубернал, понятно, держался в тени. Кончилось тем, что Октавиан очень понравился Гиртию, а Панса, вспоминая Плаценцию, ничего не решил, убежденный, что Антоний порвет этого мальчика в клочья. Но никакого страха в Октавиане не заметил ни тот ни другой. И ни один из них не подумал, что это отсутствие страха зиждется на незнании того, что с ним может произойти. В нем ощущалась решимость довести начатое до конца, и он оценивал свои шансы с совсем не юношеским самообладанием.

Вилла Цицерона, где остановились Панса и Гиртий, стояла рядом с виллой Филиппа. Октавиан не сделал ошибки и не стал ждать, когда Цицерон придет к нему. Он сам пошел к Цицерону. Цицерон смотрел равнодушно, хотя улыбка юного гостя — о, так похожая на улыбку Цезаря! — резанула по сердцу. Улыбка Цезаря была неотразимой, и ей противиться он никогда не умел. Но когда так улыбается безобидный и привлекательный мальчик, вполне возможно смотреть на него с холодком.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Марк Цицерон? — озабоченно спросил Октавиан.

— Мне то лучше, то хуже, Гай Октавий.

Цицерон вздохнул, не в состоянии справиться со своим предательским языком. Кто рожден, чтобы говорить, будет говорить даже со столбом. А наследник Цезаря столбом отнюдь не был.

— Ты застал меня в пору потрясений. Как в личной жизни, так и в жизни отечества. Мой брат Квинт только что развелся с Помпонией, с которой прожил долгие годы.

— О боги! Она сестра Тита Аттика?

— Да.

— Неприятно? — сочувственно спросил Октавиан.

— Ужасно. Он не может вернуть ей приданое.

— Прими мои соболезнования по поводу смерти Туллии.

Карие глаза увлажнились. Цицерон сморгнул.

— Спасибо. Я тронут. — Голос его дрогнул. — Сейчас мне кажется, что это было ужасно давно.

— Слишком много событий.

— Действительно. — Цицерон настороженно глянул на гостя. — Прими и ты мои соболезнования по поводу смерти Цезаря.

— Благодарю.

— Ты знаешь, я так и не смог заставить себя полюбить его.