Падение титана, или Октябрьский конь
Шрифт:
— Один мой информатор, — продолжал болтать Секст, — не буду называть его имени, шепнул мне, что здесь, в Утике, обстановка еще хуже, чем та, что складывалась в Диррахии и Фессалонике. Даже такие дурни, как Луций Цезарь-младший и Марк Октавий, которые не побывали и в плебейских трибунах, претендуют на должность армейских легатов. Что же касается тех, у кого статус повыше, дело еще хуже! Лабиен, Метелл Сципион, Афраний и губернатор Вар — каждый видит себя в командирской палатке.
— Я надеялся, что этот вопрос будет решен до моего прибытия, — резко сказал Катон, сохраняя каменное выражение лица.
— Нет, это будет
— А что твой брат Гней?
— Он где-то у южного берега Сицилии. Лижет зад своему дорогому тестю. Попомни мои слова, — добавил Секст с ухмылкой, — мы не увидим его, пока кого-нибудь не поставят командующим.
— Разумный человек, — прокомментировал Катон. — Ну а ты сам, Секст?
— О, я вцеплюсь в папочку моей мачехи, как колючка в овечью шерсть. Метелл Сципион, возможно, не очень умен и совсем не талантлив, но, я думаю, мой отец велел бы мне быть с ним.
— Да. Он так и сказал бы.
Серые глаза в упор посмотрели на Секста.
— А что Цезарь?
Секст нахмурился.
— Вот здесь абсолютная неразбериха, Катон. Насколько известно, он все еще в Египте, хотя явно не в Александрии. Разные ходят слухи, но истина в том, что он ничего не дает знать о себе с ноября, когда написал из Александрии письмо, которое пришло в Рим спустя месяц.
— Невероятно, — сквозь зубы сказал Катон. — Этот человек любит писать, а теперь, как никогда в жизни, ему нужно быть в курсе происходящего. Цезарь — и молчит? Цезарь — и не поддерживает ни с кем связи? Тогда он, наверное, мертв. О, какой поворот судьбы! Цезарь — и умер от какой-то заразы или от копья аборигена в такой тихой заводи, как Египет! Есть ощущение, что меня водят за нос.
— Нет, он определенно не умер. По слухам, он здоровее других. И фактически совершает вояж по Нилу. На золотой, усыпанной цветами барже, а рядом — царица Египта. Арф столько, что их звуки способны заглушить рев десятка слонов. Везде едва прикрытые танцовщицы и ванны, полные ослиного молока.
— Ты смеешься надо мной, Секст Помпей?
— Смеяться над тобой, Марк Катон? Ни за что!
— Тогда это хитрость. Но в Утике на нее могут купиться. И видно, купились. Этот кусок дерьма Вар не захотел ничего мне сказать, поэтому я тебе благодарен. Нет, молчание Цезаря — это уловка. — Он скривил губы. — А что слышно о знаменитом консуляре и юристе Марке Туллии Цицероне?
— Сидит в Брундизии и не может решить дилемму. Ватиний позвал его обратно в Италию, но тут с основной армией Цезаря появился Марк Антоний и приказал Цицерону уехать. Цицерон в ответ показал письменное приглашение Долабеллы, и Антонию пришлось извиниться. Но ты знаешь эту бедную старую мышь. Цицерон слишком робок, чтобы отважиться высунуть из Брундизия нос. А его женушка напрочь отказывается ему помочь. — Секст хихикнул. — Она так безобразна, что ее лик может служить водостоком фонтана.
Взгляд Катона несколько отрезвил его.
— А что в Риме? — спросил Катон.
Секст присвистнул.
— Катон, там полный цирк! Правительство довольствуется десятью плебейскими трибунами, потому что никому не удается провести выборы эдилов, преторов или консулов. Долабеллу усыновил кто-то из плебса, и теперь он плебейский трибун. Долги у него баснословные, поэтому он пытается провести через Плебейское собрание закон об отмене долгов. Каждый раз, когда он выносит его на обсуждение, парочка сторонников
— Тьфу! — плюнул Катон, сверкнув глазами. — Марк Антоний — хищник, бешеный хряк! О, это прекрасная новость! Цезарь наконец перехитрил сам себя. Поручил Рим пьянице и буяну! Заместитель диктатора! Глава конницы! Задница он конницы, а не глава!
— Ты недооцениваешь Марка Антония, — очень серьезно возразил Секст. — Нет, Катон, он что-то задумал. Ветераны Цезаря стоят лагерем вокруг Капуи. Они ропщут, поговаривают о походе на Рим, чтобы отстоять свои права, а какие права — неизвестно. Моя мачеха, которая, кстати, посылает тебе привет, считает, что Антоний обрабатывает солдат в своих целях.
— В своих целях? Не в целях Цезаря?
— Корнелия Метелла говорит, что у Антония большие амбиции и что он хочет сравняться с Цезарем.
— Как там она?
— Хорошо. — Лицо Секста беспомощно сморщилось, но он быстро справился с приступом слабости. — Она построила мраморный склеп на территории своей виллы в Альбанских горах, после того как Цезарь прислал ей прах отца. Кажется, он где-то встретил нашего вольноотпущенника Филиппа, который сжег тело отца в Пелузии, на берегу. Сам Цезарь кремировал голову. Прах сопровождало теплое, приятное письмо — это ее слова, — в котором говорилось, что ей разрешено сохранить свое имущество и состояние. Она держит это письмо при себе, на случай если Антонию вздумается все у нас конфисковать.
— Я поражен и… и очень обеспокоен, Секст, — сказал Катон. — Где сейчас Цезарь? Что он замышляет? Как я могу об этом узнать?
На другой день, через два часа после рассвета, семнадцать человек собрались в зале для аудиенций губернаторского дворца.
«О, — подумал Катон с упавшим сердцем, — я вернулся на свою арену, но, кажется, потерял вкус ко всему, что тут творится. Может быть, это мой недостаток — отсутствие всяческого стремления к высшим командным постам, но если так, то этот изъян очень хорошо сообразуется с философией, безжалостно и безраздельно владеющей моей душой. Я точно знаю, что мне следует делать. Люди могут смеяться над моими самоограничениями, но потакать своим прихотям намного хуже. А что такое стремление к власти, как не потачка себе? Вот мы здесь, тринадцать человек в римских тогах, готовые разорвать друг друга из-за пустой скорлупы, именуемой генеральской палаткой. Неплохая метафора! И очень верная! Сколько людей занимали подобную скорлупу? А главное, чем они ее наполняли? Кто пребывал в ней скромно, без роскоши? Один только Цезарь. Как я его ни ненавижу, но вынужден это признать!
А эти четверо наверняка нумидийцы. Один из них явно царь Юба. Весь в тирском пурпуре, на вьющихся длинных локонах — белая диадема. Борода тоже курчавая, перевита золотыми нитями. Как и другим двоим, ему около сорока. А четвертый совсем еще молод».
— Кто эти… персоны? — спросил Катон своим самым громким и самым противным голосом.
— Марк Катон, говори тише, пожалуйста! Это царь Нумидии Юба, царевич Масинисса с сыном Арабионом и царевич Сабурра, — ответил Вар, немного смутясь.