Падшие в небеса.1937
Шрифт:
– Вы что, его по помойке таскали? Что он у вас такой грязный? И морда вон вся в царапинах! Фельдшер может не принять! Учтите, не примет фельдшер, я его тут до утра держать не буду! Поведете обратно! И куда вы его будете пристраивать, меня не касается!
Старлей виновато развел руками и заискивающим голосом, пропищал в ответ:
– Анатолий, ну ты что, не человек? Он вот нажрался, наверное, и валялся. А мы его просто взяли. Он такой был. Куда ж мы его? Мы назад уже и бумаги на выезд не выпишем. Не сидеть же нам с ним во внутреннем дворе? Да и нам еще две ходки надо сделать!
– А это уже ваши дела! – сержант лениво зевнул.
Он вставил ключ в замок решетки
– Ну, смелее. Смелее. Иди. Иди.
Сержант недовольно посмотрел на Павла и сказал:
– Ну чего он у вас плетется?! Давайте быстрей! Мне что, его самому волочь?
Клюфта удивило, что младший по званию так ведет себя с офицерами. Но Павел догадался: здесь, в тюрьме, звания не играют никаких ролей! Здесь главное – твоя должность! И те права, которыми ты обладаешь! Вот сержант, например, судя по его тону, может просто не принять у конвоиров арестованного. И все! А это упущение по их службе, а это может вылиться в наказание. И офицеры вынуждены лебезить перед сержантом, а иначе им не поздоровится. «Интересно, а как себя тут ведут майоры?» – подумал Павел и содрогнулся.
Они шли по длинному коридору. Высокие потолки и тусклый свет. Полукруглые перекрытия, стальные решетки и перегородки. Вдоль стены двери с глазками и замками на них. Это были камеры. Гулкий звук шагов по каменному полу и запах! Кошмарный и удручающий запах! Запах гнили, плесени, пота и пережаренного лука. Тюремный запах заточения! Он угнетал даже сильнее, чем обстановка. Павел непроизвольно поморщился. Шаг, еще шаг. Они подошли к двери. Сержант оглянулся и, ехидно улыбнувшись энкавэдэшникам, ласково сказал:
– Ладно, завтра я выходной, так что думайте. Думайте, ребятки!
Старлей и лейтенант замотали головами. Павел, опустил глаза. Было противно смотреть на эту троицу. Сержант вставил ключ в замок двери. Гулкий щелчок – и Павла втолкнули в очередную комнату. На этот раз небольшое помещение, больше похожее на кладовку. Посредине стоял стол. Над ним висел железный абажур, тусклая лампочка слегка покачивалась. За столом на высоком стуле сидел человек в белом халате. На носу пенсне. Седые волосы. И маленькая, словно у козла, бородка. Но выглядел этот медик не старо. Морщин на лице нет. Темные глаза внимательно изучали Павла. Горбатый нос. Тонкие брови. Рядом с фельдшером стоял высоченный старшина. Рыжий великан с веснушчатым лицом и совершенно глупым выражением глаз. Наивные складки на лбу и румяные щеки. Этот «подросток-переросток» в форме энкавэдэшника больше смахивал на сказочного Иванушку-дурачка. Павел остановился в нерешительности посреди комнаты. Он как-то нелепо сжимал скатерть с завернутыми в нее книгами и бумагами. Старлей подошел к столу и положил перед рыжим старшиной бумаги. Тот склонился и посмотрел на листы. Проведя толстым пальцем по строчкам, хмыкнул и посмотрел на Павла.
Фельдшер молчал. Он ждал, когда громила прочитает документы. Но «Иванушка-дурачок» делал это медленно. Наконец медик не выдержал:
– Иваненко! Ну что? Знакомые буквы ищешь?
– Товарищ лейтенант, тут написано больно много.
– Эх, Иваненко, Иваненко. Сколько у тебя классов?
– Пять…
– Чего так?
– Ну, вы же знаете, что каждый раз-то… – обиженно буркнул верзила в старшинской форме.
Фельдшер вздохнул и, подняв руку, как дирижер плавно взмахнул кистью. Павел даже успел рассмотреть его чистые и отполированные ногти, ухоженные, словно у женщины. Медик тихо и лениво, но твердым
– Положить вещи. Раздеваться.
Павел нагнулся. Острая боль отдалась в пояснице. В глазах потемнело. Клюфт непроизвольно застонал. Фельдшер снял с носа пенсне и, достав из кармана халата платок, терпеливо ждал, когда Павел разденется. Старлей и лейтенант, молча, стояли в углу. Они волновались, переминаясь с ноги на ногу. Шутка ли, сейчас решался вопрос о качестве их работы. Примут или нет арестанта?! Если нет, выговора не избежать! Фельдшер, понимая это, смаковал и растягивал, как мог процедуру. Павел остался в одних трусах.
«Значит, здесь каждый старается издеваться друг над другом. Вот местечко. Ад кромешный!» – подумал Павел.
Он стоял и дрожал. Было холодно. Ноги моментально озябли. Кожа покрылась пупырышками. Губы посинели. Фельдшер надел пенсне и внимательно осмотрел голое тело Павла.
– Вы, наверное, не поняли, арестованный, я сказал раздеться. Если вам говорят раздеться, надо снимать все! Ясно вам?
Павел медленно стянул трусы. Ему было стыдно. И хотя в помещении не было женщин, оголяться перед этими мужиками было противно. Павел никогда не раздевался вот так, перед посторонними людьми. Лишь на медицинском осмотре в военкомате, да и то, там была совсем другая обстановка. Там все были дружелюбны. Даже в бане! Хотя даже там Клюфт старался побыстрее замотаться в простыню, чтобы посторонние глаза не буравили взглядом его гениталии.
Но Клюфт понял – тут церемониться не будут и лучше подчиниться. «Иванушка-дурачок» в старшинской форме пристально, исподлобья, зло смотрел на Павла. Клюфт покосился на его огромные кулаки. Перевел взгляд на фельдшера. Тот ему улыбнулся:
– Вы, я слышу, стонете. У вас проблемы со здоровьем? Что болит? На что жалуетесь? Я вижу, у вас множественные ссадины и гематомы.
Павел покосился на старлея и лейтенанта. Они вытянулись по струнке и напряглись. Клюфт грустно ухмыльнулся:
– Я был избит. Вот этими офицерами при аресте. Били ногами. По голове и телу. Вот отсюда и синяки. Я хочу, чтобы вы зафиксировали это в протоколе задержания или аресте! Я не знаю, как он точно у вас называется, товарищ фельдшер.
Но этот ответ на фельдшера не произвел впечатления. Никаких эмоций. Медик взял листы и, макнув в чернильницу перо, что-то записал в бланке. Через минуту он оторвался и, вздохнув, с ехидной улыбкой на лице ответил:
– Во-первых, я не товарищ. Я вам не товарищ, и вы это должны запомнить. Я отныне вам – гражданин. Просто гражданин. Так обращайтесь. А во-вторых, ваше заявление я не могу вписать в протокол. Нет свидетелей. Никто не может подтвердить ваши слова. Поэтому я считаю это голословным заявлением. Конечно, я впишу ваше заявление, но в том случае, если эти офицеры согласятся, что вы оказывали сопротивление и к вам применили силу. Поэтому я им задам вопрос в вашем присутствии. Товарищи офицеры, вы били арестованного?
Старлей и лейтенант словно ждали вопроса и в один голос гаркнули:
– Нет, мы не видели, кто избивал его. Арестованный был уже в таком состоянии.
– Он был одет неопрятно. Это есть в протоколе задержания.
– Это отражено. И под этими поставили свои подписи понятые.
– Так что арестованный пытается нас оговорить, – они перебивали друг друга.
Павел понял – это были сплошь заученные фразы. Это делали уже не раз! Протокол с подписями. Они пришли в его дом с протоколом, в который уже на всякий случай внесли записи: «арестованный выглядел неряшливо и уже был с синяками». И дальше. Они не стали бить его при понятых.