Падший ангел (Женщина для офицеров)

Арнольд Марго

– Да ты хоть смыслишь в этом что-нибудь? – встрепенулся Эдгар, который побаивался ее, как и все остальные в доме.

– Уж будьте уверены, – сухо ответила она, пригвоздив его к месту одним лишь взглядом своих темных глаз. – Доказательством тому могут служить пятеро моих сыновей.

И 11 мая 1804 года, когда у меня начались схватки, Марта взялась за дело. Для начала она выгнала из дому всех, за исключением Спейхауза, который, проявив неожиданное упрямство, ни за что не хотел уходить, а затем уложила меня в кровать. Именно она отирала пот с моего лица и давала мне сок макового семени, чтобы облегчить мои страдания. Я тужилась изо всех сил, а Спейхауз мерил

шагами соседнюю комнату. Он волновался, не зная, что ждет не своего ребенка, в то время как настоящий отец скитался где-то по свету, затаив в своем сердце ненависть ко мне.

Моя крестьянская кровь еще раз сослужила мне добрую службу. На несколько часов я погрузилась в пучину невыносимой, раздирающей боли, но, к счастью, роды длились недолго, и рано утром 12 мая мой сын появился на свет. Закончив со мной, Марта занялась ребенком, насухо обтерев и запеленав его. Я протянула к нему дрожащие руки, но моя повитуха отрицательно покачала головой.

– Это ему сейчас нужно дитя. А вам нужен покой, так что лучше поспите. Ребенок будет рядом с вами до конца ваших дней, а вот Спейхаузу отпущено не так уж много времени.

С этими словами Марта выскользнула из комнаты, унося с собой мальчика. Я была слишком измучена, чтобы протестовать, а потому мирно заснула.

Когда я проснулась, Спейхауз сидел рядом со мной, держа ребенка на руках. Никогда еще я не видела столь счастливого лица.

– Любимая, – нежно прошептал он, – посмотри только, как красив наш сын.

И положил дитя рядом со мной.

Мой сын не спал. Как и все новорожденные, он безразлично смотрел на меня. У него были светлые волосики, и в его личике уже угадывались черты моего отца, но глазенки, смотревшие на меня, были явно от Дэвида. И ушки, похожие на маленькие раковинки, слегка оттопыривались, совсем как у его родителя.

– На меня похож. Ты не находишь? – спросил Эдгар. Его лицо и голос выдавали крайнюю степень возбуждения.

– Очень, – отвечала я со стыдом и болью в сердце. Малыш разинул крохотный ротик и начал плакать.

Я вполне понимала его, потому что сама готова была расплакаться.

С этого времени Спейхауз превратился в одержимого. Он немедленно поднимал тревогу, стоило ему потерять ребенка из виду, и едва не довел Марту до безумия, постоянно путаясь у нее под ногами. С другой стороны, в нем появились не замечавшиеся ранее основательность и уверенность в себе, так что мне было впору засомневаться: неужели это тот самый жалкий слизняк, который робко подполз мне под бок в нашу первую ночь?

– Я желаю, чтобы наш сын был наречен Артуром Эдвардом, – твердо сказал он однажды. – Если тебе нравятся какие-нибудь еще имена, можно добавить и их.

У меня не было никаких пожеланий, и Артур Эдвард был окрещен честь по чести, для чего из Спейхауза была специально доставлена посеребренная купель пятнадцатого столетия. На следующий день после рождения Артур был внесен в регистрационную книгу как Спейхауз, став законным наследником всего имущества, которое не подпадало под категорию родового. Я смотрела на сына, которого хотела видеть только своим и ничьим больше, размышляя, не утратила ли его уже с первых минут после рождения. Оставаясь с ним наедине, я чувствовала, как отступает душевная боль, но такие моменты случались крайне редко, и я по-прежнему была очень одинока.

Вскоре выяснилось, что я не смогу кормить его грудью. Марта чуть не силой притащила в дом одну из своих пухлых белокурых снох, которая стала кормилицей моего младенца. Убедившись, что малыш не угаснет от недостатка материнского молока, Эдгар успокоился

и был счастлив. Для меня же это стало лишним доказательством того, что я никому здесь не нужна.

Вскоре я обрела былую форму, по крайней мере внешне – последствия родов миновали на удивление быстро. Спейхауз все время проводил подле меня, но его взоры и помыслы отныне были обращены не ко мне. Со мной он был по-прежнему вежлив и предупредителен, однако все крохи любви, на которое было способно это худосочное существо, теперь были всецело отданы ребенку. Марта вместе со своей снохой оберегали дитя как зеницу ока, а Белль кудахтала над ним, словно была его настоящей мамашей. Один лишь Джереми, который, как и следовало ожидать, чувствовал себя в присутствии новорожденного не в своей тарелке, казалось, понимал, что со «счастливой матерью» не все в порядке. Поэтому он постоянно маячил рядом, пытаясь втянуть меня в споры, заинтересовать мировыми проблемами, но обычно терпел неудачу и ретировался, озабоченно морща лоб.

А я чувствовала, что ухожу от окружающих все дальше и дальше. Дело было не столько в дурном расположении духа, сколько в какой-то отрешенности от всего. Мне казалось, что я выполнила все возможное, все, чего от меня ждали, а потому не стоит дальше длить эту ставшую для меня такой мучительной жизнь. Я дождалась дня, когда все юридические формальности, касающиеся будущего Артура, были доведены до конца, и той же ночью, убедившись, что весь дом уже спит, пробралась в аптечку за бутылкой настойки опия, купленной мною несколько недель назад в связи с бессонницей. Меня занимала одна лишь смутная мысль, будет ли мне больно умирать. Вынув из бутылки пробку, я мысленно подняла тост за Дэвида и припала к горлышку.

Бутылка была выбита из моих рук жестоким ударом, заставившим меня завопить от боли. Кто-то железной рукой вывернул мне кисть. Надо мной темной тенью нависла Марта.

– Нет, – прозвучал ее хриплый голос, – я же говорила вам: даже не думайте помирать.

– Пусти, ты не можешь остановить меня! – Я рванулась, пытаясь освободиться от ее медвежьей хватки. – Я не хочу жить, и ты меня не заставишь. Жизнь не нужна мне. Вот увидишь: я все равно умру, и ты ничего не сможешь сделать.

Она не отпускала меня.

– Так вы хотите, чтобы он вернулся и нашел вас мертвой? Так, что ли?

– Он не вернется никогда. Он ненавидит меня, а я – его. И я никогда не захочу увидеть его вновь! – рыдала я, извиваясь в ее железных объятиях, но не в силах разорвать их.

– Он вернется. В его сердце нет ненависти к вам, там одна лишь любовь, точно так же, как в вашем. И поверьте мне – вы еще будете вместе.

– Ты врешь! – завизжала я ей в лицо. – Я не нужна ему, никому не нужна. Господи, как я хотела бы умереть!

Марта встряхнула меня, как кошка пойманного мышонка.

– Разве я вам когда-нибудь врала? Если я говорю, что вернется, – значит, вернется. Не пройдет и года. Вы очень нужны ему, как и своему сыну, как и мне. Ну уж нет, помереть я вам не позволю.

Ее сила была устрашающей.

– Ты с ума сошла, – прохрипела я, едва держась на ногах. – С какой стати мне слушать твою болтовню?

– Ну, может, и сошла, – откликнулась Марта уже более добродушно. – В жизни всяко бывает. Но вы будете слушаться меня, и чтобы без всяких дурацких выходок. Если вам наплевать на всех нас, подумайте хотя бы о ребеночке. Вам хочется, чтобы его растил Спейхауз? А именно так оно и будет, вздумай вы скончаться. Тогда уж всем нам тут с ним не совладать, и если вы хотя бы на секунду перестанете думать только о себе, то отлично поймете это.