Пафосный квазар, пурпурный фиолет, или Ппоэзия дариззма
Шрифт:
Но если, однако, сочинения, возвышающийся над широким диапазоном искусств, охватывающие одновременно вневременный спектр чувств и крупный набор методологий их познания, все-таки должны писаться, то неизбежно, доколе наша земное бытие не является вечным, что те, кто имеют честь служить инкубатором для рождения подобных чудес, обязуется сжигать меньше временных круговоротов на любую их часть, нежели сжигается теме инкубаторами, которые осмелились провозгласить основами своего интереса отдельные области искусства или какие-либо конкретные методологии, воплощение своих иль, быть может, чужеродных ощущений.
Как подчёркивалось выше, некоторые, чья ученая строгость непреклонна (как разумно выражался неразумный Бертран Рассел в одной из своих ничтожнейших работ), сделают заключение, что исследования, охватывающие подобный масштаб областей, и вовсе не имеют права быть написанными или если они все же пишутся, то их содержание
Но все же практика нередко являет нам то, что сотрудничество большого числа авторов в области любой интеллектуальной дисциплины над одной работой приводит пусть и не всегда к ошибкам фактологически, но крайне часто – к интегральный и эстетическим.
Так как если искусство является не просто, набором случайных областей того, что я привык называть интеллектуалистика, если имеется какое-то принципиальное отличие живописца и поэта от математика и физика, если поэтическая познание «внутреннего» все же чем-то отличается от технического познания «внешнего» и ежели имеется какие-либо внутренне структурные отличия в развитии искусства, присущие конкретно ему, то или иное хаотичное единство в развитии его истории, доколи существует хоть какая-то связь между тем, что было, и тем, что имеет место быть, то для изложения этого, для изложения этой «историографии способов воплощения
„Я»», то донельзя необходимо, чтобы эти способы и сопутствующие им периоды были к единому коллективно индивидуальному хаосу. одним «учёным» деятелям.
Таракан считает свое произведение своим сыном. Гоголь считал свои произведения своими небесными гостями. Я же на их фоне полагаю, что мои произведения – не мои, это моё Я – бездна, сотворённая с целью дозволить им родиться. Ведь если Пушкин – солнце русской поэзии, а Лермонтов – луна, Гёте – солнце поэзии немецкой, Луна её – Гейне, Шекспир – солнце английской, Луна его – Байрон, Сервантес – солнце испанской, его Лорка, Данте – солнце итальянской, луны его – д’Аннунцио и Пасколи, то мои произведения – мои Квазаровы отцы, мои личные Квазара, которые пришел час отринуть Квазара Кривее Квазимодо.
Ведь то, что вы созерцаете в данный момент, находится в другой онтологической плоскости, как с точки зрения стилистики и жанра, так и с точки зрения системы построения и методики подачи, не говоря уже о идейном содержании, нежели все то, что было ранее. И подобно тому, как знание даже всей существующий и ДАЖЕ всей возможной философии, помимо Хайдеггера, никак не поможет в его понимании, так и знания всех когда либо был рождённых и всех возможных произведений искусств, помимо того, что вы возразите ныне, не только не приблизят, но и, быть может, даже отдалят от категории понимания, если таковая вообще применима к этому маролистрастному безумию.
Ибо сей набор букв есть моя самая священная мука.
Манифест даризкой поэзии
Последарословие
Б – умер; это мы его убили – вы, и я, и Я нашего Я. Б— умер, пав на халкион, сплетённый из петлей морали и истины, умер… Но, пожалуй, глупышом из возможных взглядов слепца на могилу ясновидца было бы то, что его убили технологии, наука, «прогресс», ибо наука способна объяснить всё, ибо мир обратился лапласом, что не нуждается в подобной гипотезе. Но да воссвидетельствует нам Курт Гёдель: «Если формальная система S непротиворечива, то формула A невыводима в S; если система S «-непротиворечива, то формула – A невыводима в S. Таким образом, если система S «-непротиворечива, то она неполна[~ 2] и A служит примером неразрешимой формулы. И Если формальная арифметика S непротиворечива, то в ней невыводима формула, содержательно утверждающая непротиворечивость S» и изъясняет просто и логично, что ни наука, ни философия не только не способны объяснять всего, но и не должны этого делать вообще.
Так что же убило Б-: наши поступки, наша низкое глумления над высокой чистотою, наша вера? Иль, быть может, её отсутствие? Нет.
Мирно прогуливающийся по всепожирающим войнам, что цветут в пропастях людских душ, Б— был вероломно сбит трупом истины. Свет умер не потому, что люди перестали верить, не потому, что взошёл вурдалак антиаргументативного, антинаучного расселовско – докинзианского атеизма; Б— умер, потому что лишился Б-жественности. Так как для религиозного человека в средние века или в новом времени в особенности в старом свете Мораль объективна, Б— сказал, что определённые поступки в определённой ситуации – добродетель, а другие – зло; значит, он не просто сказал, значит, оно так и есть; и нет, это не беспрекословное рабство призрачных рамок – это благословение совокупности коллективных ячеек социо-культурной антропологии на священность
И пусть этот самый постмодерн так же, как его отец, демонстрирует совершенство Б— как концепции жалкостью своих возражений, так как каждый испивший азы математической логики даже без математики сознаёт, что Б – можеший всё, но не способный создать камень, что не может поднять, лишь раскрывает этим моштаб узости антиинтеллекта того, что посягнул на вершину, что даже не видит, ибо из самой формулировки «Б— может всё» исходит, что если он чего-то не может, то это ничто, и, более того, сама задача поднять неподъёмный камень является внутренне противоречивой и алогичной; Фома Аквинский ясно продемонстрировал, что в таком случае это обозначает границы «всего» ибо всемогущество есть способность совершить все, что возможно, покудо совершить все, что невозможно, является логическим противоречием. Таким образом, камень, который не способен поднять тот, кто обладает всемогуществом, тождественен задаче, в рамках который требуется создать треугольный квадрат. В самой задачей содержится логическое противоречие. С такой точки зрения, законы логики, которые являются детерминантой подобных процессов – это частный случай Б-га. Однако даже если мы предположим, что у всего по определению не может быть границ, что само по себе уже является крайне спорным утверждением, то этот вопрос всё равно будет элементарно решаем. Ведь доколи Б— способен выполнить одну задачу, что является внутренне противоречивой и алогичной, а именно создать камень неподъёмный для того, кто может всё, как это постулируется в вопросе, то что мешает ему решить вторую? И поднять этот камень? Не молвя уже о том, что из самого сочетание букв «Б – может всё» исходит, извиняюсь за пошлость, то, что он может всё, то есть создать неподъёмный камень даже для себя, а затем поднять его, «способен ли Б – создать тюрьму настолько надёжную, что сам не сумеет из неё вырваться?», да, способен и способен из неё вырваться и в рамках этой парадигмы подобная алогичность логична, так как само свойство Б— как понятие в том, что он превыше логики, превыше всего, что может познать человек, превыше самого познаваемого, и это то, что столь сложно поддаётся пониманию современного таракана, это ситуация, где сам смысл, как сказал бы Исраэль Ауманн, не может согласиться не соглашаться. Более того, стоит обозначить, что псевдоинтеллектуальная стоимость так называемого «Парадокса всемогущества», известного со Средневековья раздута представлением о том, что он является частным случаем строго математического «Парадокса Рассела» (Цермело) 1901 года. Но как мы видим из вышеописанного, «Парадокс всемогущества» имеет решения (и не одно), таким образом, являясь лишь некорректным гуманитарным аналогом, «Парадокс всемогущества» не является парадоксом в принципе.
Точно так же, как факт того, что земле, с точки зрения современной физики, около 4,54 миллиарда лет, а с точки зрения авраамизма, около 6 тысяч, не является противоречием, ибо Б-Г способен сделать так, чтобы земле было одновременно 4,54 миллиарда и 6 тысяч лет одновременно, ибо
по определению, для превышающего человеческое познание Б – ГА, объективные, с точки зрения человеческого познания, противоречия не могут являться противоречиями.
И это не нечто сверхъестественное, ибо сверхъестесвенного быть не может, ибо если что-то есть, то оно уже естественно. (Хотя при этом степень естественности относительно линзы, через которую она рассматривается, может различаться)
Непостижимая Вершина погибает не во время сумерок, когда скрывается от Ока, вершина погибает, когда начинает ощущаться вершина, погибает, когда солнце становится шаром из газа и огня, попадает под сокращение зарплаты от нашего разума и становится чем-то обладающим иллюзией постижимости…
«То самое поэтическое»
Вслед за смертью Б— Смысл, потеряв свою объективную поэтичность, став лишь строго референтной функцией языка, став лишь одним из возможных литературных приёмах в частности не литературных картин начал вспоминать степень бессмыслия своего применения и мечтать о втором Смысле, о второй жизни.