Пагода благоуханий
Шрифт:
«Сидит на чемоданах»! И это тоже известно…
Европейские кварталы поразили Фюмроля безлюдьем, тишиной и обилием цветущих деревьев. Лишь однажды, когда машина выехала на перекресток, перед ним открылась манящая сутолока туземной улицы с ее магазинчиками и фруктовыми лавками в нижнем этаже, столпотворением велорикш, пестротой зонтов и бумажных фонариков.
Они проехали вдоль мутно-зеленого, как нефрит, озера, посреди которого виднелся остров с многоярусной пагодой. Женщины стирали белье, мальчишки удили рыбу. Звенел, покачиваясь на поворотах, обвешанный людьми трамвай. В зарослях ив пряталась еще одна пагода с чешуйчатой
«Ситроен» остановился перед высоким забором. Проверив документы, сержант военной полиции вернулся в будку и включил рубильник. Створки ворот стали медленно раскрываться. Шурша по влажному гравию, машина въехала под навес. Дворецкий в жемчужно-сером камзоле и парике с буклями мельком взглянул на визитную карточку и, взмахнув жезлом, торжественно провозгласил:
— Майор Валери-Гастон маркиз де Фюмроль!
Только гулкое эхо было ему ответом.
Губернатор принял гостя в домашней куртке, расшитой брандебурами, и сразу же провел в личные апартаменты, где в отделанной мореным дубом столовой резко белел накрытый на две персоны стол.
— Я забыл спросить о ваших вкусах, — улыбнулся генерал, разворачивая салфетку. — На всякий случай мой повар приготовил пулярку по-бресски и несколько сравнительно безопасных туземных блюд. Вы хорошо переносите острое?
— Вполне, — наклонил голову Фюмроль, опуская портфель у своего кресла. — Благодарю вас, мой генерал. — Он ответил несколько принужденной улыбкой. — Пусть мои вкусы вас не смущают. Я не страдаю гастрономическим консерватизмом.
— Хорошо сказано! — потер пухлые ручки Катру и вдруг сверкнул на гостя хитрым, понимающим глазом. — Я все знаю, маркиз… — Он отпил глоток минеральной воды и постучал по бокалу тщательно подпиленным ногтем. — Как видите, и к нам доходит «виши».
Фюмроль позволил себе вежливо поднять брови. Двусмысленная шутка генерала в равной степени намекала и на поставки минеральной воды, которые, очевидно, не могла прервать даже проигранная война, и на новые веяния в политике маршала Петэна.
— Вы уже три недели в пути, — как ни в чем не бывало продолжал Катру, — и очень торопитесь, потому что в портфеле у вас важные бумаги. Но что они значат, если в душе безверие и тоска? К тому же вы скверно выспались, — заметил он, пряча улыбку. — И, видимо, еще не научились уничтожать москитов под сеткой.
— От вас ничто не укроется, мой генерал. — Фюмроль принял более свободную позу.
— Да-да, чувствуйте себя как дома, милый маркиз. — Катру покровительственно кивнул. — И не судите меня строго за болтовню. Дела подождут. Нам некуда торопиться, потому что наш поезд давно ушел. Мы знаем друг друга достаточно давно и можем позволить себе несколько минут откровенности. Тем более, что хорошая еда располагает к остроумной беседе. — Он позвонил в серебряный колокольчик. — И вообще, гостя принято прежде всего накормить. Вы же порядком проголодались.
— Я бы этого не сказал.
— Пустое, мой друг. Золотистый
— Сдаюсь, ваше превосходительство. — В знак капитуляции Фюмроль выдернул из кольца салфетку.
— Что ж, мой друг, вы лишь следуете примеру пославшего вас правительства, — нарочито кротко проворковал Катру и, подняв голову, оглядел Фюмроля тяжелым изучающим взглядом.
— Не совсем так, мой генерал, — трудно сглатывая комок в горле, криво усмехнулся майор. — Идея направить к вам уполномоченного по связи с японской стороной была выдвинута еще при правительстве господина Рейно, так что, с известной натяжкой, меня можно рассматривать как посланца сражающейся Франции, хотя и запоздавшего. В день подписания капитуляции в Компьенском лесу я болтался где-то между Сардинией и Суэцем… Извините, мой генерал.
Пожилой тонкинец в белых перчатках и безукоризненном смокинге бережно вкатил столик, уставленный всевозможными кушаньями.
— Не слишком ли обильно для завтрака? — поинтересовался Фюмроль, жадно вдыхая пряные запахи незнакомых блюд.
— Привыкайте к тропикам, мой дорогой. Днем вам будет не до еды. В жару спасает только зеленый чай. Сто раз успеете проголодаться, пока на землю снизойдет вечерняя прохлада… Лично я предпочитаю начинать день с фо — крепкого и острого мясного супа с рисовой лапшой. Это настоящая зарядка!.. Что будете пить, маркиз?
— Полностью полагаюсь на ваш вкус.
— Тогда «Мутон Ротшильд», Тхуан, — распорядился генерал. — Комон,
— поблагодарил он по-вьетнамски повара. — Можешь идти, Тхуан. Нет, постой! — Он повелительно щелкнул пальцами и указал на радиоприемник, стоявший на низком столике в окружении фарфоровых старичков с шишковатыми головами.
Перед тем как уйти, Тхуан поймал какую-то китайскую станцию и повернул колесико на полную мощность.
— Привыкайте, — снисходительно пояснил Катру. — Иначе здесь нельзя. Как говорится, даже стены имеют уши. Подслушивают все поголовно: японцы, немцы, голландцы, китайцы. Ну, как вам показалась пулярка?
— Превосходно! — чистосердечно похвалил Фюмроль. — Лучше, чем у Максима.
— Не сомневаюсь! Моему Тхуану цены нет. В Париже он мог бы хорошо зарабатывать.
— Надеюсь, он не знает об этом? — пошутил Фюмроль.
— Я твержу ему о прелестях заморской родины чуть ли не ежедневно.
— Катру рассмеялся. — Только он никуда не поедет. У туземцев, знаете ли, необычайно развито чувство патриотизма. Слишком, я бы даже сказал, развито, гипертрофированно. Европейцу этого не понять. Такова специфика этой проклятой страны. — Он помрачнел и замолчал. Потом закончил, вздохнув: — Меня Тхуан, кажется, любит почти так же сильно, как и свою родину.
— Вас это не радует?
— Я о другом, маркиз, — генерал раздраженно отбросил вилку. — Просто мы катимся в пропасть. Все ускользает из рук: Франция, Париж, проклятый и трижды благословенный Индокитай. Ничто уже не имеет смысла и не стоит усилий. Вы не согласны?
— В принципе вы правы, мой генерал, — деликатно понизил голос Фюмроль. — Но человеку свойственно надеяться на лучшее. Пока живешь, надеешься…
— В вас говорит молодость, — горько усмехнулся Катру, — неистребимая и слепая сила. А со мной все кончено, маркиз, — еле слышно выдохнул он и бессильно опустил руки.