Пагуба
Шрифт:
— Не хочу я этого, а хочу служить верой и правдой нынешней государыне, и пришел-то я к вам, чтобы через вас предупредить ее о той опасности, которая грозит ей…
Варсонофий встрепенулся от удовольствия и стал поглаживать свою всклокоченную, с сильной проседью бороду, уставив свои лукавые глаза на немца. Он очень обрадовался, что помимо Дубянского и всяких других знатных персон он может явиться к государыне с таким важным известием.
— Да кто же посмел злоумышлять на матушку-царицу? — строго спросил Варсонофий.
— Пастор Грофт.
— Это тот, что на Невской першпективе в вашей божнице обедницы служит? Слыхал я о нем, что он хочет быть у вас патриархом
— Желает он возвращения Миниха и Остермана.
— Постой, брат, да ведь ты сам из немцев. Как же ты предательствуешь своих-то? Ведь ты на Иуду-христопродавца смахиваешь.
Бергер до сих пор терпеливо переносил грубости монаха, но теперь он уже не выдержал, вскочил с чурбана и застучал палашом по полу.
— Как смеешь ты мне это говорить? Я хочу верно служить государыне, а ты называешь меня Иудой, сбиваешь меня с пути. Да знаешь ли, что я сейчас же отсюда в тайную канцелярию и объявлю там против тебя «слово и дело». Там тебе все кости переломают, старая собака!
Не ожидая вовсе такой грозной острастки, Варсонофий струхнул порядком, но не хотел показать своего испуга.
— Ты сам сущий пес! С чего так на меня разлаялся? Я обмолвился, а он принялся на меня орать! Сам я без тебя знаю, что ты не Иуда; ведь ты не Христа предаешь, а только предаешь своего попа-негодника, да и предаешь ты не за сребреники. Так возьми же в толк, какой ты Иуда.
— То-то, смотри у меня! — сказал Бергер, садясь опять на чурбан и еще раз в угрозу старику постучав палашом об пол.
— Да ты из каких будешь? — спросил Варсонофий, желая переменить разговор.
— Сказано ведь тебе, что я лютеранин и немец.
— Не о том я спрашиваю, я хочу спросить, кто твой отец будет, чем занимается?
В других случаях Бергеру неприятно было, когда заходила речь о его скромном происхождении от какого-то митавского бюргера, переселившегося в Лифляндию, но теперь ему стесняться было не перед кем: кто бы он по происхождению ни был, во всяком случае, он мог считать себя по своей породе выше какого-нибудь вологодского мужика.
— Отец мой в Лифляндии держал в аренде мызу, — сказал Бергер.
— Не разберу я ничего из твоих слов. Говори толково: чем же, значит, он занимался?
— У него было свое хозяйство, свои поля, свой скот…
— И крестьяне крепостные были?
— Нет, крестьян таких не было.
— Кто же у него в поле-то работал?
— Наемные работники.
— Ну, это другое дело, а я-то думал, что ты по отцу будешь из господ. Уж больно обидчив. Смотрю я да и дивлюсь: из-за чего так малый заартачился? Эка диковина, что старик лишнее, пожалуй, и неосторожное слово проронил. Ну, хорошо, скажу я царице о злодейском против нее замысле, а ты мне передай, что ей к сообщению следует.
— Ну, нет, этого-то уж не будет, а ты только доведи меня до нее.
— Да как твое прозвание будет?
— И этого тебе знать не нужно, — решительным голосом возразил Бергер. — Разве мало с тебя будет, что ты, помимо всяких знатных персон, первый предупредишь государыню о той опасности, которая ей угрожает? Она тебе во всю жизнь признательна за это будет, а когда мы с тобой к ней пойдем, то все там ей расскажем. Если бы я тебе не хотел добра, так разве не мог бы я пойти прямо к графу Лестоку, или к Андрею Ивановичу Ушакову, [61]
61
Ушаков Андрей Иванович — граф, управляющий Тайной канцелярией.
62
Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693–1766) — граф, русский государственный деятель и дипломат, генерал-фельдмаршал. В 1740–1741 гг. кабинет-министр, в 1744–1758 гг. канцлер.
— Как же не могу! — обидчиво вскричал Варсонофий, — да то ли я ей еще говорил! А теперь скажу: так-то и так-то, матушка наша, благочестивейшая царица, приходил намедни ко мне офицер из немцев и говорил, что они, нечестивцы, хотят паки в управление и Михина и Стерманова поставить, да и сокрушенную тобою злодейку правительницу с некрещеным ее сыном на царство восстановить. Офицер-то этот своего прозвания не сказал, а хочет тебе открыть многое, что на твою, благочестивейшая самодержица, погибель готовится. Повели же ему через меня, недостойного, к тебе явиться, и он всех твоих недругов из окаянных немцев тебе по пальцам перечтет. Видно, они страшное дело затевают, коли их же брат, немец, на чистую воду вывести хочет. Никому этого дела не поручай, все тебя, матушка, твое царское величество, обманут, а разбери его сама. Офицер-то тебе все как на духу откроет. Складно так будет?
— Больше ничего мне и не нужно. Пусть только государыня позовет меня к себе, а уж говорить с нею я сумею, — самоуверенно сказал Бергер. — И тогда тебя, старика, не забуду, — покровительственно добавил он.
— Ну, брат, бабушка-то еще надвое сказала, кому кого забывать не придется, — возразил монах, — я-то уж в великой чести у царицы, а ты куда какая еще неважная птица! Зайди ко мне послезавтра, так я тебе дам ответ.
— Хорошо, буду я у тебя об эту пору. Да только поскорей дело делай, — сказал Бергер, уходя от Варсонофия не совсем довольный первым с ним свиданием.
XII
Спустя несколько времени после свидания Бергера с Варсонофием, Варсонофий, одетый в истертую и порыжевшую от времени рясу, с белой палкой в руках подходил к очень скромному деревянному дому, судя по приземистости и невзрачности которого никак нельзя было предположить, что владелец этого жилища, которое он сам называл «конурами», был одним из могущественных людей в тогдашней России. Незатейливое, с деревянным навесом на тоненьких столбиках крыльцо с покосившимися и подгнившими ступенями невысокой наружной лестницы вело со двора в эти «конуры». Надворные деревянные постройки имели обветшалый вид, а просторный, заросший травою двор с сохнувшей среди его березой показывал, что за этим домом не было никакого ухода. Все здесь было запущено: дожди давно смыли наружную окраску охрой, образовав на стенах огромные бурые пятна, ставни свешивались со сломанных петель, и деревянная, проросшая бархатисто-зеленым мохом, а кое-где и травою крыша и осыпавшиеся над нею дымовые трубы наглядно обнаруживали весь неуход за обиталищем столь «знатной персоны», какою сделался при императрице Елизавете и еще более прославившийся впоследствии ее кабинет-министр граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.