Пагубная любовь
Шрифт:
— Это Тереза? — спросил Симан у Марианы.
— Да, сеньор, она, — отвечала со сдавленным рыданием великодушная девушка; и сердце говорило ей, что душа осужденного в скором времени последует за душою той, ради кого он погубил себя.
Вдруг платок исчез, Симан увидел, как замелькали чьи-то руки; теперь больше не было видно ни Терезы, ни Констансы, которую юноша разглядел позже.
Неподалеку от Собрейраса судно остановилось: за отмелью на горизонте темнела туча, море неожиданно покрылось волнами, и капитан распорядился прекратить плавание. Из Фоса тотчас же вышла парусная лодка со старшим лоцманом на борту, и тот приказал стать на якорь
Глаза Симана Ботельо были словно стеклянные глаза набальзамированного трупа: впалые и неподвижные, они глядели в одну точку, а мысленный взор юноши блуждал там, в потемках внутри смотровой башенки. Он не подавал никаких признаков жизни. Так прошло несколько часов, покуда последний луч солнца не погас на монастырских решетках.
К вечеру на борт вернулся капитан; влажными от слез глазами он поглядел на ссыльного, созерцавшего первые звезды, которые появились над смотровою башенкой.
— Вы ищете ее в небесах? — промолвил моряк.
— В небесах! — машинально повторил Симан.
— Да! Она, верно, там...
— Кто, сеньор?
— Тереза.
— Тереза!.. Она умерла?..
— Умерла, там же, в смотровой башенке, откуда махала платком.
Симан склонился над перилами и стал смотреть в бурлящую воду. Капитан обнял его за плечи и проговорил:
— Мужайтесь, мой несчастный друг, мужайтесь! Мы, моряки, веруем в Бога! Уповайте, и врата рая отворятся пред вами молитвами этого ангела!
Мариана, стоявшая на шаг позади Симана, воздела руки к небу.
— Все кончено!.. — пробормотал Симан. — Вот я и свободен... чтобы умереть... Сеньор капитан, — продолжал он энергически, — я не покончу с собою, отпустите меня.
— Прошу вас сойти в каюту, она рядом с моею.
— Это приказ?
— Вам, ваша милость, я не приказываю, вас я покорнейше прошу. Это просьба, а не приказ.
— Что ж, иду и признателен вам за сострадание.
Мариана не сводила с юноши глаз, печальных и кротких, как у Жау, когда он глядел на автора «Лузиад» [51] — трогательное измышление автора, воспевшего великого поэта.
51
...как у Жау, когда он глядел на автора «Лузиад»... — Имеется в виду эпизод из поэмы Алмейды Гарретта «Камоэнс» (1825). Жау — преданный слуга Камоэнса.
Симан взглянул на девушку и проговорил, обращаясь к капитану:
— А как же она, бедняжка?..
— Ей разрешено быть при вас... — отвечал сердобольный моряк, веровавший в Бога.
Симан удалился в каюту, капитан последовал за ним, сел напротив; Мариана спряталась в темной ее части, чтобы выплакаться.
— Не молчите, сеньор Симан! — проговорил моряк. — Дайте себе волю, дайте волю слезам.
— У меня нет больше слез, сеньор!
— Мне и не представлялось, что возможно терзаться так, как вы. Воображение человеческое еще не создавало зрелища столь гнетущего. Меня пробирает дрожь, а мне случалось видывать страшные вещи и на море и на суше.
Капитан намеренно вызывал Симана на откровенные излияния. Но ссыльный не отвечал. Он вслушивался в рыдания Марианы и глядел на стопку писем, которую положил на койку.
Капитан продолжал:
— Когда в Мирагайе мне сказали, что
— Ненадолго... — проговорил Симан, словно обращаясь к самому себе либо ведя с самим собой мысленный диалог.
— Ненадолго, надеюсь, что так, — продолжал капитан, — но если друзья могли бы что-то сделать для вас, ручаюсь, в Индии они надежнее, чем в Португалии. Обещаю, и вот вам честное мое слово, что добьюсь для вас у вице-короля разрешения остаться в Гоа. Обещаю, что помогу вам пристойно устроиться в жизни и обеспечу вам все удобства, которые придают жизни в Азии такую приятность. Пусть мысли о ссылке не страшат вас, сеньор Симан. Живите, постарайтесь победить свое горе и будьте счастливы!
— Не надо слов, окажите милость, сеньор!.. — прервал его ссыльный.
— Знаю, рано еще строить планы на будущее. Простите мою нескромность, она вызвана живой симпатией. Но примите в сей скорбный час мою дружбу.
— Принимаю, она необходима мне... Мариана! — окликнул Симан. — Подойдите сюда, с разрешения этого господина.
Мариана подошла.
— Эта девушка была мне Провидением, — молвил Симан. — Ее милостями не голодал я в тюрьме эти два года и девять месяцев. Она продала все, что имела, дабы одеть меня и прокормить. И вот едет со мною. Относитесь к ней с уважением, сеньор, ибо она чиста, как должна быть чиста правда в устах умирающего. Если я умру, сеньор капитан, завещаю вам позаботиться о ней, как о родной моей сестре. Если она захочет вернуться на родину, помогите ей.
И, протянув капитану руку, он пылко воскликнул:
— Вы обещаете, сеньор?
— Клянусь.
Дела требовали присутствия моряка на капитанском мостике; Симан и Мариана остались вдвоем.
— Теперь я не беспокоюсь за ваше будущее, мой друг.
— А я и прежде не беспокоилась, сеньор Симан, — отвечала девушка.
Они долго молчали. Симан уронил голову на стол, сжал ладонями пульсировавшие виски. Мариана, стоя рядом, глядела на бледный огонек покачивавшегося светильника и тоже размышляла о смерти.
А норд-ост стонал с присвистом в снастях корабля.
Заключение
В одиннадцать часов вечера капитан вошел в каюту, соседствовавшую с каютой ссыльного; Мариана сидела на полу, уткнувшись лицом в колени, казалось, она спала, утомившись от трудов и треволнений тяжкого дня.
Симан Ботельо не спал; он лежал на койке, скрестив руки на груди и не сводя глаз со светильника, покачивавшегося на проволочке у него над головой. Слух его, возможно, ловил голос ветра: в ушах юноши этот пронзительный свист, единственное, что слышалось в безмолвии земли и неба, звучал, наверное, жалобным стоном.