Пагубная любовь
Шрифт:
Молодая мать спешила в убежище, которое приготовил отец ее ребенка. Нужно было перебраться через Тамегу, а там на берегу ее встретят и проводят по трудной дороге в добрую милю, а то и больше, до самого хутора Эншертадо. Она подумала было попросить помощи у Жозе, сына Моники, пастушонка, который был ей всецело предан; но, проходя по внутреннему двору, услышала голос отца, бранившего парнишку за потерю козы. Старуха Бритес, жена Эйро, признала Жозефу, когда та перебиралась через изгородь в Поле-при-Болоте; рыболов с бреднем слышал ее плач, доносившийся из Эстеванова Проулка: там Жозефа присела покормить младенца, и ей показалось, что молока совсем нет и девочка коченеет у нее в объятиях. Ее снова стали мучить боли, она чувствовала себе неспокойной, слабой, не в силах
Читателю известны дальнейшие события, начиная с того момента, когда Жозефа испустила дух на руках у мельника, и кончая процессом вскрытия ее тела, которое образцово произвел секретарь судьи. Читатель видел, как в неожиданном и запоздалом порыве тревоги и нежности стала матерью Мария да Лаже, которая, услышав, что дочь утонула, одна-одинешенька добежала в темноте до берега реки. Угрызения совести победили в ней изуверство добродетели; она прожила еще шесть лет, периодически впадая в безумие, и умерла в доме своего брата в Санта-Мария-де-Ковас-де-Баррозо; мужа она не хотела больше видеть после того, как он сказал: «Девчонки мне не хватает, без нее дом некому вести».
Находясь в тюрьме Лимоэйро, Антонио де Кейрос из письма своего друга, жившего в имении Темпоран, узнал, что Жозефа из Санто-Алейшо утопилась в тот же самый день, когда автору письма удалось сообщить ей план бегства. Друг нашего героя был в ужасе от происшедшего и приписывал решение несчастной внезапному умопомрачению, потому что еще утром того же дня она проявила величайшую радость, узнав о том, что может укрыться на хуторе Эншертадо.
Викарий из Санта-Мариньи также известил Кристована де Кейроса о самоубийстве девушки. Фидалго переговорил с должностными лицами, и начальник полиции распорядился выпустить будущего офицера из тюрьмы.
— Если ты не хочешь жениться, мы едем в провинцию, — сказал Кристован сыну.
— Я не женюсь, отец, и в провинцию не поеду, — отвечал Антонио де Кейрос.
— Вернешься в Лимоэйро.
— Я покину страну, как только кончу сборы.
— Куда вы собрались?
— В Рио-де-Жанейро: там я буду продолжать военную службу.
— Вам известно, что вы наследник моих родовых владений?
— Располагайте ими по вашей воле и усмотрению, сеньор; мне было бы довольно моего счастья, молодости и радости, но вы все убили.
— С кем, по-твоему, ты говоришь? — возопил фидалго таким тоном, словно на закорках у него восседал сам Бернардо дель Карпио и шпорил ему бока на правах предка. Глаза старика сверкали,
— С вами, сеньор, с человеком, которого я искренне боюсь, ибо вы вольны располагать и моей свободой, и тюрьмой Лимоэйро.
— Ты мне не сын! Отправляйся в Бразилию, отправляйся куда угодно. Твоя мать принесла в приданое пять тысяч крузадо. Ей ты доводишься сыном, это бесспорно. Сегодня ты получишь эти деньги, а завтра уедешь.
Вторая часть
Франсиско Брагадас, трусоватый рыболов, промышлявший бреднем, расстался мельником, полный суеверных опасений; свернув бредень, он двинулся вниз по реке и, пройдя шагов тридцать, услышал приглушенный детский плач, доносившийся из темной излучины или бухточки в том месте, где река подмыла берег и образовала в нем нечто вроде пещеры. Вначале он похолодел от страха; но подождал, пока подаст голос здравый смысл. Робкими шажками подошел он к темному месту, откуда доносился, не затихая, этот пронзительный плач. Франсиско Брагадас был отцом многочисленного семейства, а потому никак не мог принять плач младенца за визг беззубых ведьм, каковые, как хорошо известно, имеют обыкновение заливаться кудахчущим хохотом, омывая в светлых прибрежных водах свои мерзостные телеса.
Протянув руку, он нащупал теплое младенческое личико. Колыбель застряла в ветвях ивы, склонившейся под тяжестью сети, одним концом привязанной к ее стволу, а другим — к стволу одного из тополей на Островке. С боков за прутья колыбели зацепились поплавки, которые прибило сюда течением. Франсиско Брагадас поднял корзиночку и воскликнул:
— Ох, бедный младенчик! В речку тебя кинули! Чего только не увидишь на этом свете!
И, пощупав тельце, прикрытое нижней юбкой, добавил удивленно:
— А малыш-то совсем не промок! Вот уж чудо так чудо!
Бредень весил немало, а потому Франсиско Бернардо Брагадас спрятал его во рву и поспешил бегом к себе домой с колыбелью под мышкой.
Жена его сидела у порога кухни и, покачивая ногой люльку годовалой дочки, кормила грудью самую младшую.
— Вот тебе еще один, мать! — крикнул муж, завидев ее.
— Кто — «еще один», муженек?
— Еще один младенец, я его из речки выудил.
— Ополоумел ты, Бернардо?
— Вот он, гляди, я так и нашел его в этой колыбели, застряла она в ветвях. Беда-то какая, Изабел!
Женщина перекрестилась, сходила за свечой; и, убедившись, что ребенок жив, она молитвенно сложила руки, возвела глаза к небу с выражением глубочайшей скорби и воскликнула:
— Ох, муженек, конец мира пришел!
— А ты покорми-ка его грудью, да не мешкай, не то конец ему самому придет. Вот тебе младенчик, а я пойду к нашим фидалго, расскажу, что случилось.
— Ой! — вскрикнула Изабел, приглядевшись к ребенку. — Это же девочка, и пупок-то не обихожен!
Она хотела сказать, что девочке не перевязали пуповину. Мать одиннадцати детей, Изабел обладала практическими навыками женщины, которой при родах помогали только супруг да ее собственное спокойное мужество. Накануне она исповедовалась, поутру причащалась, а затем варила себе курицу, чтобы подкрепиться после родов, и с величайшим душевным спокойствием и полнейшей готовностью вытерпеть боль говорила мужу:
— За дело, Бернардо.
После родов она принималась обихаживать новорожденного, но никогда не пеленала, предоставляя полную свободу его ручонкам, а легким — возможность дышать в полную силу. Она была подобна женам израильским, о коих повивальные бабки сообщали фараону: «Еврейские женщины не так, как Египетские; они здоровы, ибо прежде, нежели придет к ним повивальная бабка, они уже рождают» («Исход», гл. 1, ст. 19). И два дня спустя Изабел уже отсылала мужа в поле, а сама шла трудиться в кухне, в хлеву, в саду; и такие розы цвели у нее на щеках, что она казалась невестой накануне свадьбы.