Пако Аррайя. В Париж на выходные
Шрифт:
Про ливийцев с достаточной степенью вероятности можно было предположить, что они охотились за контейнером и сговорились со Штайнером; но того убили – или он умер – раньше, чем он сумел передать им загадочный порошок. Вполне вероятно также, что о смерти Штайнера они не знают или, по крайней мере, уверенности в этом у них нет. А поэтому они продолжают поиски.
Еще один интересный вопрос, связанный с ливийцами. Я ведь не знал, чем кончилось тогда дело с Мальцевым. Мне показалось несомненным, что он боялся ливийцев, и я это свое мнение Конторе передал. Но Мальцева наверняка проверяли и по другим каналам. Все остальные испытания он мог пройти с честью,
Третья уверенность. Хотя в деле Штайнера была поставлена точка, и меня официально отпустили на все четыре стороны – до следующего раза, – расслабляться я не мог. В сущности, если бы Джессика и Бобби не собирались сейчас ехать в аэропорт, я бы позвонил им и ближайшим рейсом сам бы вылетел в Нью-Йорк. И дальше что мне за дело было до исчезновения контейнера, до Штайнера, про которого я-то точно знал, что он мертв, до подозрительным образом втянутых во всё это ливийцев и до другого аврала, случившегося в резидентуре? По ту сторону океана я был вне игры. Достаточно даже, если бы все считали, что я нахожусь по ту сторону океана.
Я с досады хрустнул пальцами – дернул меня черт рассказать Николаю про прилет Джессики и Бобби! Если Николай не вел свою игру – не страшно. Риск возникал, только если Николай что-то химичил на стороне.
А тут еще этот сон! Я уже десяток раз убеждался, что бессознательное знает, что произойдет или может произойти в ближайшем будущем. Оставаться глухим к полученному предупреждению я не собирался.
И что мне делать? Позвонить Джессике, которая предвкушает неожиданный уик-энд втроем с Бобби, и сказать ей, что никуда лететь не нужно, что это я срочно должен вернуться в Нью-Йорк? И как я всё это ей объясню? Зачем? Почему?
И вдруг я понял, что нужно сделать. Завтра утром я встречу их с Бобби в аэропорту, и прямо там – учитывая разницу во времени, им будет всё равно – мы возьмем напрокат машину и поедем по средневековым аббатствам Франции. Я скажу Джессике, что этот проект, который мы готовили не для какого-нибудь одного магната, а хотели сделать регулярным, слишком важен, и надо бы проверить его самому. Или просто, что брат Эрве рассказал мне столько всего интересного, что мне захотелось тоже проехаться по этому маршруту. А там мы будем в совершенной безопасности – все решат, что мы улетели из Парижа. Проверить это по всем авиакомпаниям будет слишком сложно: они, в принципе, не дают таких сведений. Даже не так! Я позвоню Николаю и скажу ему, что мы всей семьей решили лететь в Италию, куда мне якобы нужно по делам. Именно так – как бы просто сообщу ему, что буду на связи через неделю.
По улице зашелестела машина – теперь ведь двигатели почти не слышно, самый большой шум производят шины. Я осторожно высунул голову из окна. Такси с маячком на крыше подъехало к «Бальморалю» и остановилось у подъезда. Метек уезжает? Я был бы рад, если бы это был Метек: мне не терпелось задвинуть навсегда этот ящик. И я был готов: видеокамера уже стояла на струбцине в боевом положении.
Я приник к видоискателю, который служил прицелом. Я уже говорил, там было четыре небольших уголка, намечающих прямоугольник в центре кадра. При съемке видеокамерой по нему наводился фокус, а в положении арбалет он обозначал зону поражения, что позволяло не делать сложных поправок на ветер, дальность стрельбы и так далее. Всё, что
Конечно, такси мог вызвать и другой постоялец. Но если это был Метек, времени на раздумье у меня не было. В моем распоряжении, по идее, не больше 4–5 секунд. Я с удивлением услышал вдруг тяжелое сопение – мое собственное! Правда, я стоял, наклонившись, в неудобной позе.
Дверь гостиницы дрогнула и открылась внутрь. Мой прицел оказался ниже, чем я предполагал, и я сначала увидел ноги и пояс выходящего. Это был мужчина в синих джинсах. Я поднял камеру чуть выше: это был Метек.
Я навел прицел на туловище – мой враг как раз задержался в дверях. Больше всего в эту минуту я боялся своего собственного вопроса: «Ты что, готов стрелять?» Нужно было нажать на спуск прежде, чем он возникнет. Я положил палец на кнопку и затаил дыхание. Сейчас!
Но в кадр вошел еще один человек – бесцветный мужчина неопределенного возраста в строгом костюме и галстуке. Продолжая разговаривать с Метеком, он услужливо открыл дверцу такси – это наверняка был дежурный портье. Я выпрямился – свидетель мне был не нужен. Метек сел в машину, портье махнул ему рукой, и такси поехало вниз. Всё это заняло не более десяти секунд.
Я сел на кровать. Сердце билось у меня в горле, я был мокрый, как мышь. Мне не надо было впредь задавать себе вопрос, способен ли я убить человека – я знал, что не выстрелил только из-за портье.
Через четверть часа, приняв душ, я вышел на улицу. Было уже начало девятого. Обеденное время я как-то незаметно пропустил и теперь, несмотря на плотный завтрак с Николаем, готов был съесть слона.
Мой совет – никогда не ешьте в туристических местах, в какой-нибудь пивной на Елисейских Полях. Все, что вы съедите там днем, будет стоять у вас комом в глотке – по крайней мере, в виде запахов и вкусов – до следующего утра. Это в лучшем случае – вы вполне можете провести ночь, сидя на белом коне у себя в туалете. Разумеется, вы мало чем рискуете, если берете лишь салат или сэндвич с пивом, но с блюдами, которые должен готовить повар, будьте поосторожнее.
Поэтому я пошел не вверх, к Елисейским полям, а спустился в переулочки перед авеню де Терн. Но небольшой ресторанчик, открытый мною в предыдущий приезд в Париж, оказался закрыт. Я повернул назад и, пройдя немного, зашел в суши-бар на рю-дез-Акасья. Посетителей, кроме меня, не было – туристы сюда не забредали. Я заказал официанту – низкорослому худому японцу в очках с толстенными линзами – бобовый суп, сашими, побольше васаби и маринованного имбиря, а также кувшинчик саке для дезинфекции. Дезинфекция заняла ровно минуту, и я попросил принести еще один кувшин. Меня всё еще трясло.
В свой прицел я видел только тело человека, которого я собирался убить. Однако глаза мои зафиксировали гораздо больше, и сейчас я заново увидел, как Метек вышел из отеля, разговаривая с портье. На нем была не вчерашняя дурацкая майка с Эйфелевой башней, а темно-синяя рубашка-поло поверх синих джинсов с задним карманом, провокационно оттопыренным бумажником. Метек был явно в хорошем настроении, он улыбался и на прощание сказал портье что-то шутливое, отчего и тот расплылся в улыбке. Вещей у него с собой не было, так что он явно должен был вернуться к своим моральным танцам. Надеюсь, не слишком поздно – мне завтра с раннего утра в аэропорт.