Пако Аррайя. В Париж на выходные
Шрифт:
– И тебе ни в какой момент не пришло в голову, что эта девушка запала на тебя не случайно?
– Нет, – честно ответил я, – не пришло. Хотя сейчас, когда вы это говорите…
Некрасов покивал головой.
– Это, брат, классика!
– А ведь мы проходили «медовые ловушки» в Балашихе, – на выдохе проговорил я.
Что было, согласитесь, совсем по-детски.
Некрасов был великодушен, как, впрочем, и всегда:
– Друг мой, между теорией и практикой…
Я замолчал. Я понял, что теперь нас с Ритой отправят обратно в Москву.
– Испытание было в этом?
– В том числе!
Некрасов проверил остроту грифеля и сложил, наконец, свой
– И результаты пойдут в Москву?
Некрасов встал и подтолкнул сумочку ко мне.
– Зачем! Снегу нет и следу нет. Я просто хотел, чтобы ты увидел, как это бывает.
Для Некрасова разговор явно был закончен. Я тоже поднялся и взял свою педераску.
– Мне, наверное, нужно всё рассказать Рите…
Некрасов хлопнул меня по спине и пошел со мной к двери.
– Не стоит.
И это было не распоряжение, которое куратор давал своему агенту, а просто совет человека пожившего совсем молодому.
4
Этот урок – Некрасов действительно за два года оснастил меня на всю жизнь – я запомнил хорошо. И если мне приходится иногда по работе флиртовать с неслучайными женщинами, в роли охотника всегда выступаю я. И вот надо же было такому случиться!
Лиз! Нет, это было какое-то наваждение! Час назад я был нормальным человеком с кучей серьезных и неотложных проблем. А теперь я стою перед зеркалом в прихожей своего номера и смотрю на свое отражение. А вдруг, говорю я себе, всё было по версии номер два? Она уже жила в этой гостинице, мы случайно встретились в пабе, а потом уже закономерно в холле, и я ей понравился… Нет?
У меня с внешностью, вообще-то, всё в порядке. Рост у меня – метр 75; как говорил мой отец, меня бы уже взяли в петровскую гвардию. Не толстый и не худой, мышц могло бы быть побольше, но к спорту я равнодушен. Лицо так себе, обыкновенное. Красивым меня не назовешь, но и уродом тоже. Вот, к примеру, Де Ниро или Аль Пачино – красивые или нет? Ведь нет – это не Редфорд или Ник Нолти! Вот и я такой – не отталкивающий, не бесцветный, но и ничего особенного. Глаза у меня, как многие говорят, умные, но когда сам на себя смотришь в зеркало, никогда этого не скажешь. Волосы редеют, иначе я бы не стал стричься так коротко. Короче, не Аполлон и не Парис. И еще царапина на лбу! Нет, заключил я, не похоже, что из-за меня можно в одночасье потерять голову.
А тогда, значит, точно подстава. А раз подстава, то нечего и размышлять, нечего и мучиться. Мало ли какие бомбы, в том числе секс-, припасены в арсеналах наших противников.
Я вытащил свой американский телефон и послал вызов на мобильный Джессики. Телефон зазвонил, но вызов она не принимала. Значит, еще не в самолете, просто отошла куда-то.
Я вспомнил, что должен позвонить Николаю, чтобы наплести ему по поводу Италии. Но набирать его со своего телефона, даже французского, мне уже не хотелось. С помощью очень простой аппаратуры можно тут же определить, откуда ты звонишь. Лучше сделать это из автомата. Я повесил на плечо сумку и вышел в коридор.
Нет, ну правда! Надо было такому случиться! Да еще со мной. И в моем положении. Час назад я был свободным человеком. А теперь жду лифта и думаю: «Вдруг она тоже едет в нем?» Выхожу в холл и кручу головой: ее здесь нет? Нет, нет! Отдавай ключ и иди себе, куда шел. Не надо искать знаков судьбы.
«Я просто хочу сказать, что если бы Лиз была подставой, совершенно случайно она оказалась бы сейчас в холле», – возразил я себе.
В ближайшей табачной лавке я купил телефонную карточку и тут же, с улицы, позвонил
– Это я, – сказал я по-французски, когда он снял трубку. И добавил, чтобы он не дергался. – Я звоню из автомата.
– Нам надо встретиться! Быстро, очень быстро!
Николай явно нервничал: его достаточно приблизительный французский стал еще более приблизительным.
– Я не могу, – отрезал я, не вдаваясь в объяснения. – Мне срочно понадобилось уехать по делам в Италию.
– А твоя семья?
– Она уже здесь. Мы летим все вместе.
– Я приеду в аэропорт!
Николай даже не отдавал себе отчета, насколько его настойчивость выглядела подозрительной.
– Нет смысла! Мы через десять минут идем на посадку, – соврал я.
– Подожди! Это очень важно для тебя, – не сдавался Николай.
– Прости, ты пропадаешь, – сказал я. – Я тебя почти не слышу. Короче, скажи там, что я буду дома через неделю. Счастливо тебе!
В трубке Николай еще что-то пытался сказать, но я повесил ее на крючок.
Я едва вышел из кабины, как зазвонил мой французский мобильный. Вот пристал! Я дал отбой и отключил телефон.
В хитросплетении переулков пытаться поймать такси было бессмысленно. Можно было выйти на Сен-Жермен, но движение по бульвару одностороннее, и мы вынуждены были бы, так или иначе, проезжать мимо отеля «Клюни». А я слишком хорошо помнил, как мы засекли Штайнера на теплоходике, когда он полагал, что пребывает в полной безопасности. Так что я решил ехать на метро и пошел к набережной по улице Сент-Андре-дез-Ар.
По левой стороне там есть книжная лавка. Я ее хорошо знаю, потому что в этом туристическом квартале она открыта до двух часов ночи, и я часто забредаю в нее перед сном. Перед магазином тротуар расширяется, и днем туда выносят стенды с альбомами репродукций и фотографий, перед которыми всегда застревают прохожие. Вот там-то она и стояла!
Лиз была в том же светлом платье, что и за завтраком, в босоножках на высоком каблуке и с холщовой, но не лишенной элегантности летней сумкой. Она увидела меня, улыбнулась, но мой сосредоточенный вид эту улыбку быстро прогнал. Я подошел к ней, молча взял за руку, и, похоже, она сразу поняла, что будет дальше. Во всяком случае, она не проронила ни слова, пока мы шли к гостинице, пока я брал ключ, пока мы ждали лифта и шли потом по коридору к моему номеру. Она шла рядом и время от времени смотрела на меня сбоку очень серьезно. И я отвечал ей таким же серьезным взглядом.
Я толкнул дверь номера, пропуская Лиз вперед. Она прошла к кровати и села на заброшенное как попало покрывало. Свет я не включал – полоски, пробивающейся из-за плохо задернутых штор, вполне хватало.
Мы изучали друг друга взглядами довольно долго: Лиз сидела, я стоял напротив нее, прислонившись спиной к стене. Если она умела читать по взгляду, она поняла, что я знаю, что она появилась рядом со мной не случайно, но что мне так плохо, что хуже уже быть не может, и наплевать, что будет дальше. Вполне возможно, она и вправду читала мои мысли, потому что мы провели так – она сидела, я стоял – несколько бесконечно долгих минут, не испытывая ни желания заговорить, ни неловкости от молчания. По глазам Лиз я видел, что и в ней происходит внутренняя работа. Как мне казалось, она думала в тот момент, что сейчас должно произойти то, к чему она стремилась, для чего ее сюда послали, но это уже не имело большого значения. То, что должно было произойти, было предрешено, и теперь уже было не важно, в результате каких действий и обстоятельств, чьего коварства и чьего безрассудства мы к этому пришли.