Палачи и киллеры
Шрифт:
В Брянске, как свидетельсвует С.М.Волковский в своих воспоминаниях, существовал «обычай» пускать нулю в спину после допроса. В Сибири разбивали головы «железной колотушкой»… В Одессе — свидетельствует одна простая женщина в своих показаниях — «во дворе ЧК под моим окном поставили бывшего агента сыскной полиции. Убивали дубиной или прикладом. Убивали больше часа. И он все умолял пощадить».
В Екатеринославе некий Валявка, расстрелявший сотни «контрреволюционеров», имел обыкновение выпускать «по де-сять-пятнадцать человек в небольшой, специальный забором огорожденный двор». Затем
В том же Екатеринославе председатель ЧК «тов. Трепалов» ставил против фамилий, наиболее ему не понравившихся, сокращенную подпись толстым карандашом «рас», что означало — расход, т.е. расстрел; ставил свои пометки, так что трудно было в отдельных случаях установить, к какой собственно фамилии относятся буквы «рас». Исполнители, чтобы не «копаться» (шла эвакуация тюрьмы), расстреливали весь список в 50 человек по принципу: «вали всех».
Петроградский орган «Революционное Дело» сообщал такие подробности о расстреле 60 по Таганцевскому делу.
«Расстрел был произведен на одной из станций Ириновс-кой ж.д. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму.
Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Чаете обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба.
На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».
Вот палачи московские, которые творят в специально приготовленных подвалах с асфальтовым полом с желобком и стоком крови свое ежедневное кровавое дело.
Три палача: Емельянов, Панкратов, Жуков, все члены российской коммунистической партии, живущие в довольстве, сытости и богатстве.
Они, как и все вообще палачи, получают плату поштучно: им идет оджежда расстрелянных и те золотые и прочие вещи, которые остались на заключенных.
Они выламывают у своих жертв золотые зубы, собирают золотые кресты…».
С.С.Маслов рассказывает о женщине-палаче, которую он сам видел. «Через 2-3 дня она регулярно появлялась в Центральной-Тюремной больнице Москвы (в 1919 г.) с папиросой в зубах, с хлыстом в руках и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на раст-рел, она всегда являлась сама.
Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом… Это была молоденькая женщина-лет 20-22».
Были и другие женщины-палачи в Москве.
С.С.Маслов как старый деятель вологодской кооперации и член Учредительного собрания от Вологодсклой губ., хорошо осведомленный о вологодских делах, рассказывает о местном палаче (далеко не профессионале) Ревекке Плас-тининой (Майзель), когда-то скромной фельдшерице. Она собственноручно расстреляла 100 человек В Вологде чета Кедровых — добавляет ЕДКускова, бывшая в это время там в ссылке — жила в вагоне около станции. В вагонах проходили допросы, а около вагонов — расстрелы.
При допросах Ревекка била по щекам обвиняемых, орала, стучала каблуками, иступленно
Она вспоминала все меленькие обиды семье мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался не убитым, тот был убит морально. Жестокая, истеричная, безумная. Она придумала, что белые офицеры хотели привязать ее к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь.
Уверовав в свой вымысел, она едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой! Вместе со своим новым мужем Кедровым. Дальше она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодежи, где, раздев, убивают их на баржах и топят в море.
Целое лето город стонал под гнетом террора.
«Как ни обычна „работа“ палачей — наконец, человеческая нервная система не может выдержать. И казнь совершают палачи преимущественно в опьяненном состоянии — нужно состояние „невменяемости“, особенно в дни, когда идет действительно своего рода бойня людей. В Бутырской тюрьме даже привычная к расстрелу администрация, начиная с коменданта тюрьмы, всегда обращалась к наркотикам (кокаин и пр.), когда приезжал так называемый „комиссар смерти“ за своими жертвами и надо было вызывать обреченных из камер.
«Почти в каждом шкафу, — рассказывает Нилостонский про Киевские чрезвычайки, — почти в каждом ящике нашли мы пустые флаконы из-под кокаина, кое-где даже целые кучи флаконов».
В состоянии невменяемости палач терял человеческий образ.
«Один из крупных чекистов рассказывал, — передает авторитетно свидетель, — что главный (московский) палач Мага, расстрелявший на своем веку не одну тысячу людей, как-то закончив „операцию“ над 15-20 людьми, набросился с криком „раздевайся, такой-сякой“ на коменданта тюрьмы Особого Отдела ВЧК Попова, из „любви к искусству“ присутствовавшего при этом расстреле. „Глаза, налитые кровью, весь ужасный, обрызганный кровью и кусочками мозга, Мага был совсем невменяем и ужасен“, — говорил рассказчик. „Попов струсил, бросился бежать, и только счастье, что своевременно подбежали другие и скрутили Мага“…
И все-такие психика палача не всегда выдерживала. В отчете сестер милосердия Красного Креста рассказывается, как иногда комендант ЧК Авдохин не выдерживал и иегюведы-вался сестрам. «Сестры, мне дурно, голова горит… Я не могу спать… Меня всю ночь мучают мертвецы»…
«Когда я вспоминаю лица членов ЧК: Авдохина, Терехова, Осмолова, Никифорова, Угарова, Абнавера или Гусига, я уверена, — пишет одна из сестер, — что это были люди ненормальные, садисты, кокаинисты — люди, лишенные образа человеческого».