Палитра его пороков

Веммер Анна

Хотя нет. Она не расстроена, она в абсолютном шоке, слабо реагирует на окружающую обстановку. Происходит что-то жуткое. Ее не сломало насилие, не сломало предательство, а сейчас она сама не своя.

– Мне не нужны твои деньги.

– Я… ладно. Я дорисую! Попозже… обязательно дорисую, я не успела, я просто не успела, понимаете?

– Успокойся. Что происходит?

Она устало машет рукой и вздыхает, прерывисто, сдерживая рыдания.

– Не знаю. У нее температура неделю. Под сорок. Почти не сбивается. Ночью были судороги.

Увезли в реанимацию, меня не пускают, мне кажется…

Женя озирается, словно боится, что ее услышат.

– Они не знают, чем ее лечить. Просто наугад… не знаю. Я дорисую…

Блядь, Серебров, оставь ее! Оставь здесь, не лезь в эту семью, не лезь к ее ребенку. Пусть лечатся сами, пусть живут сами. Развернись и уйди, дай ей денег, наконец, только не лезь…

Это все в голове, а в реальности он говорит:

– Возможно, я тебе помогу.

Она поднимает голову. Боже, сколько в глазах эмоций, целый океан, как она вообще с ними справляется?

– Поможете? Как?

Вместо ответа он молча протягивает ей визитку. Холодные, до жути ледяные даже, пальцы на мгновение касаются его руки, когда она берет визитку.

Ну вот. Теперь пути назад точно нет.

***

Я смотрю на крохотный кусочек картона и пытаюсь прочитать, что там написано. Но словно разучилась понимать русский язык. Сколько я не сплю? Дня три уже точно, если не считать короткие минуты, когда я отключалась прямо на стуле. Иногда удавалось поспать, если кого-то выписывали, а койка оставалась на ночь свободной. Я однажды в детстве лежала в больнице и, помнится, мама спокойно лежала со мной. Но теперь коек не хватало, и большинство детей лежали в одиночестве. Только маленьких клали с родителями, ну или совсем больных.

Сначала я нервничала, что не доделала заказ, просто не было сил и времени. Потом вообще перестала понимать, что вокруг меня происходит. Недосып сказывался на работе головы.

"Серебров Сергей Васильевич, MTG" – написано на визитке. Телефоны, емейл.

– Извините, я не очень… понимаю, что это значит…

Затем ниже вижу расшифровку и смутно вспоминаю бело-красные вывески медицинских центров, клиник пластической хирургии и всяких таких мест. Значит, он владелец? Или просто директор? На визитке не написано.

– Как это поможет… то есть, что вы предлагаете делать?

Мне очень хочется поверить. Поверить в то, что передо мной стоит спасение, а не дьявол. Да черт, пусть бы и он, сейчас я согласна на любую сделку.

– У меня работает Карташов. Знаешь такого? Три года назад был процесс.

Я вспоминаю историю о детском враче, которого пытались осудить за то, что он использовал слишком дорогие препараты за счет бюджета больницы. О нем тогда говорили на всю страну, но чем закончилось дело, я не знаю.

– Перевезем ее в клинику и обследуем за пару дней.

– Как ее перевозить-то, она же…

– Оставь это моим спецам. Перевозят и не таких.

Мне страшно. Адски

страшно, потому что я никогда еще не принимала таких решений. Я брала опеку над Элей, устраивала ее в садик, водила к врачам, одевала и учила, но никогда еще ее жизнь не зависела от моих решений. В глубине души я всегда знала, что если не справлюсь, самое страшное, что произойдет с племяшкой – детский дом. Такого для Элины я не хотела, и потому старалась, что-то даже получалось.

А теперь я понятия не имею, что делать. Где-то в палате лежит моя девочка, верит, что я ее спасу. А если я ошибусь и сделаю ей хуже?

Чем вообще может помочь частная клиника?

– Как минимум тем, – я вздрагиваю, понимая, что сказала это вслух, – что там есть индивидуальный присмотр и ты сможешь поспать. А еще аппараты для любой диагностики, все специалисты, готовые выехать в любую минуту, своя лаборатория, все лекарства и так далее. Кисточка, я тебя не уговариваю, я тебе предлагаю. Только давай быстро. Говоришь "нет" – я разворачиваюсь и ухожу.

Я ненавижу себя за то, что адски хочется свалить все на чужие плечи. Ненавижу чувствовать себя слабой, ненавижу это предательское желание, чтобы кто-то обнял и решил все проблемы.

– Ладно, – выдыхаю. – Ладно, я согласна.

– Ты понимаешь, что я попрошу взамен?

Понимаю ли? Ну да, если это можно назвать пониманием, то конечно. Люди, которые могли обнять и решить проблемы давно ушли. Остался только он.

– Если вы знаете, как ей помочь, то просите, что хотите. Правда, я понятия не имею, настолько ли ценно то… что вам нужно.

– Собирайся, – говорит он. – Обуйся и забери вещи, которые тебе нужны.

Голос становится сухой, спокойный. Наверное, такой мне сейчас нужен, потому что я не могу самостоятельно планировать никаких действий.

– А Эля? Я же… надо с ней…

– Вот в машине еще не хватает истеричной мамаши. Со мной поедешь. Там встретитесь. Давай, полчаса на сборы, я к главрачу пойду, схожу.

– А ее нет, я ходила…

На это он ничего не говорит, разворачивается и уходит. Оцепенев, я смотрю ему в спину, а потом, словно от разряда тока подскакиваю и бегу в палату. Собираюсь, тихо, чтобы не будить других детей. Вещи, книга, телефон при мне, зарядник, какие-то пачки салфеток, крем… руки трясутся, я едва не роняю кружку на пол и, наконец, плюю на все. Хватаю только зарядник, натягиваю ботинки…

– Жень? – одна из мам, лежащих со мной в палате, поднимает голову с койки.

Они с маленькой дочкой едва умещаются на узкой кровати, но девочка уже идет на поправку. Хорошая женщина, подкармливала меня, переживала.

– Переводят в другую больницу, – шепотом говорю я. – Поеду.

– Удачи, детка. И Элечке здоровья.

– Спасибо. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

Черт, Серебров прав в своей холодности. Если со мной ласково разговаривать, я превращаюсь во вторую Элю.