Паломничество жонглера
Шрифт:
— Это очевидно, — улыбнулся Хэйр, и Баллуш мысленно улыбнулся вместе с ним, радуясь, что всё идет так, как и было задумано. — Зверобогам зачем-то понадобились Носители. Но очень сложно отыскать иголку в стоге сена — если ты человек, а не муравей. И наоборот — да простят меня за сей словесный парадокс, — очень сложно отыскать человека среди людей, если ты муравей, а не человек.
— Ты предлагаешь нам заняться торгашеством?! — вскочил, брызгая слюной, Пустынник.
— Конечно, нет! Анкалин, как вы могли подумать?! Речь о другом: нужно дать зверобогам то, чего они хотят. И попросить прервать Нисхождение или хотя бы не делать его столь разрушительным и смертоносным,
Осканнарт помолчал, пережидая очередной шквал разрозненных выкриков, обвинений его в ереси, скудоумии и принадлежности к запретникам. Впрочем, были среди иерархов Церкви и те, кто сидел молча, либо изучая выражение лица Хэйра, либо глядя пустым взором перед собой. Баллуш, хоть и не вертел головой по сторонам, видел каждого: кто шумит, кто размышляет, взвешивая мысленно «за» и «против». А кто, как, например, Ильграм Виссолт, давно всё решил и ждет только подходящего случая, чтобы поддержать или опровергнуть Хэйра.
Так поддержать или опровергнуть?!
Баллуш знал: возможно, судьба всего Ллаургина будет зависеть от того, какое решение примет сегодня Собор — и как раз голоса тех, кто сейчас молчит, сыграют решающую роль.
Перехватив взгляд Тагратвалла, Тихоход дал понять, что хочет высказаться. И под стук председательского жезла поднялся, улыбаясь краешком губ.
Если бы кто-нибудь из послушников Йнуугской обители увидел сейчас Баллуша, он бы искренне посочувствовал паттам и отцам-настоятелям, что сидели в Зале Мудрости.
«Знаешь, — говорил иногда Фринию Кирхатт, — бывают случаи, когда ты напоминаешь мне щенка — добродушного, радостного щенка. Который не задумывается над тем, откуда у хозяина берутся сахарные кости и чего взамен ждет от пего этот самый хозяин. В общем-то, — добавлял Купчина, — хорошее качество. Поступать так — это почти достигнуть естественности и беззаботности. Но, знаешь, „почти“ — очень опасная штука. И если ты почти беззаботен и естественен, то жить из-за этого с другими, которые даже не „почти“, — очень сложно. Слишком часто будут тебя… как бы это поприличнее выразиться… в лужу носом макать. А ты будешь естественно удивляться: «За что?!»
Вот, дружище, именно за то.
Ты это учитывай, хотя бы временами».
Конечно, Купчина сгущал краски, но в целом был прав. Фриний знал об этой особенности своего характера и старался, по совету друга, ее учитывать. И хотя окружающим могло показаться, что он поступает наивно и непродуманно, окружающие ошибались. Иногда.
Кирхатт, например, считал, что наниматься к Тойре — как минимум невыгодно. Да и откуда у странствующего проповедника деньги возьмутся?!
Фриний не стал разубеждать приятеля, однако точно знал: деньги у Тойры водятся. У странствующих проповедников есть масса возможностей заработать, и это не считая собственно проповедей.
Вскоре он в этом убедился.
Через пять дней после того, как они покинули Хайвурр, Тойра и Фриний оказались в городке под названием Ахард. Здесь, как сообщил учитель, у него было намечено несколько важных встреч.
Неторопливым шагом, ведя коней в поводу, они миновали с десяток узких улочек и оказались на Храмовой площади города.
— Гляди-ка, — хмыкнул Тойра. — До сих пор целы.
Он показал на ратушу, перед которой возвышалось громадное сооружение, похожее на песочные часы. Разница заключалась в том, что в обоих сосудах вместо песка находилась вода — и она медленно, капля за каплей, сочилась из верхнего в нижний. В верхнем же, среди палых листьев и множества комариных личинок-дергунцов плавала крупная бурая лягушка; иногда она ныряла и хватала нескольких, а потом снова поднималась на поверхность и замирала там, бесстыдно растопырив перепончатые лапы.
Пометы
— Вот это, — заявил Тойра, — и называется чудом. Клепсидра влетела Ахарду в… в хороший «коготь». Сами же рабочие и требовали: для порядку, мол, для порядку! Потому что прежние договоренности «работать с утра и до вечера» каждый из нанимателей понимал по-своему и в свою пользу.
— И что, с клепсидрой им стало легче?
— Конечно, нет, — фыркнул проповедник. — С чего бы? Если раньше можно было спорить о том, наступило утро или нет, теперь такой возможности не осталось. Видишь, колокольня возле ратуши? Если по рассветному удару колокола работника не оказывается на месте, на него налагают штраф. А звонят здесь рано-ранехонько. И вечерний колокол тоже ударяет, когда солнце уже давно село. Вот тебе и прогресс…
В молчании они оставили площадь и двинулись к зажиточному району, состоящему сплошь из контор купцов и ювелирных лавок. Неподалеку от Ахарда находились шахты по добыче драгоценных камней, большая часть из которых вывозилась в королевскую казну и уже оттуда попадала на рынок, часть же выкупалась местными дельцами (а еще большая — втихаря раскрадывалась, разумеется, с ведома местных властей и за солидные проценты от последующей выручки). В общем, городок существовал неплохо. Кроме промысла, связанного с добычей и перепродажей краденых драгоценных камней, процветали здесь разнообразные ремесла, особенно же — гончарное. Кто-то когда-то обнаружил, что вывозить незаконным путем добытые драгоценности лучше всего спрятанными в днища и стенки кувшинов да кружек. С тех пор профессия гончара стала в Ахарде очень популярной, как и поговорка о посуде, что бьется на счастье.
Обо всём этом Тойра вкратце рассказал Фринию по пути к дому своего знакомого купца.
— Правда, — добавил, — честным гончарам здесь приходится всё труднее. Работают-то только на городской рынок, потому что самое сложное по нынешним временам — выехать отсюда с грузом каких-нибудь жбанчиков и довезти его целым до места назначения. Тех, кто работает под «кровлей» местных контрабандистов, на большаке не трогают, а вот остальных, честных, не упускают возможности проверить. Особенно местная «изумрудная молодежь» любит так развлекаться.
— Кажется, здесь вообще только и делают, что развлекаются, — угрюмо заметил Фриний, показывая на толпу перед домом, к которому они направлялись.
Заводилой был местный жрец, он возвышался над остальными, взобравшись на пузатый перевернутый горшок. По-видимому, других подходящих постаментов поблизости не оказалось, днище же кувшина было маленьким, и жрец едва удерживался на нем.
— Время, — провозглашал жрец, — есть материя грешная! Вспомните «Бытие»: «Несли они в себе качество ущербное, разрушительное, названье коему — „время“. Скверное то качество распространяли они вкруг себя, подобно заразе неизлечимой!» Так сказано в Книге, такова истина! Но нашлись те, кто презрел указанья Сатьякала и торгует временем, торгует скверною! — В запале жрец взмахнул руками и едва не сверзился с горшка, но вовремя отклонился и сохранил равновесие. — Вот, — продолжил он, тыча длинным кривым пальцем в сторону купеческого дома, — вот оно, гнездо сквернопродавца! Ибо чем же торгует он, как не временем, когда дает деньги в рост?