Память – это ты
Шрифт:
– Думаю, отец может быть в Барселоне. Но не уверен. Когда приеду, примусь за поиски.
– Когда приедешь! – Полито расхохотался. Его смех действовал мне на нервы.
– Чего смеешься?
– Ты ведь понятия не имеешь, куда нас везут, правда?
– В Барселону.
– Ну разумеется. В Барселону. А куда именно?
Теперь была моя очередь пожимать плечами: пункт назначения наверняка мне не понравится.
– Посмотри вокруг, умник. С гитарой ты здорово управляешься, а вот с этим… – он постучал пальцем по лбу, –
– А что я должен видеть?
– А что ты видишь?
– Детей.
– А родителей?
– Нет.
– То есть эти дети… – Он сделал паузу, предоставляя мне закончить фразу.
– Сироты?
– Браво! И последний вопрос в нашей викторине: куда обычно везут детей-сирот? На пляж вряд ли…
Я уже догадался, каков ответ, а значит, понял, куда еду:
– В приют.
– Именно! И поверь мне, оттуда не так просто выбраться. Я знаю, что говорю.
– Но мне нужно найти отца.
– Ну удачи.
Как я мог быть таким дураком, что эта мысль даже не пришла мне в голову? Я устал, был голоден, хотел пить, но это не оправдание. Дурак, дурак.
– Ты уже бывал в приютах?
– Естественно. Я в них вырос.
– А как ты здесь оказался?
– Пару недель назад мне нужно было свалить из Барселоны… по личному делу. Но теперь пора назад, поэтому я сдался. Довезут быстро и бесплатно. – Он подмигнул.
– Ты же попадешь в приют…
– Да. Но это не тюрьма.
– Можно сбежать? – спросил я с надеждой.
– Сбежать можно откуда угодно. Если уметь, конечно.
– Ты мне поможешь?
– Разумеется.
– Спасибо! Спасибо огромное! А то я…
– В обмен на медальон, который ты там прячешь… – быстро добавил он, тыча меня пальцем в грудь. – И один совет, если позволишь: на твоем месте я бы его не светил. Тебе чертовски повезло, что его еще не отобрали.
Я стиснул медальон сквозь рубаху:
– Нет. Это не мой. Я обещал вернуть.
– О да… Я так и знал, что краденый.
– Он не краденый, – оскорбился я.
– Ну да, ну да… Знаешь, опыт мне тут кое-что нашептывает… Я его обычно слушаюсь. Поверь, никто не отдаст такую вещь в надежде получить обратно.
– Может, тебе просто не хватает опыта.
– Как скажешь, – фыркнул он, отворачиваясь.
– Значит… ты не поможешь мне?
Полито взглянул на меня с легким раздражением. Но оно быстро улетучилось, и он снова улыбнулся.
– Посмотрим, – ответил он, сворачиваясь калачиком, кладя руку под голову и закрывая глаза.
Меня разбудил резкий звук клаксона. Было светло. Ворота в решетке, окружавшей огромный дом, открывались, пропуская нас. Очевидно, мы приехали.
У подножия каменной лестницы, ведущей в холл, стояла группа монахинь с серьезными и недовольными лицами. Все указывало на то, что привезли нас не на праздник и никто нам здесь не рад.
Чуть поодаль стоял фотограф, его лицо было едва
– Готов, гитарист?
– То есть ты все-таки поможешь мне?
– Делай, что говорю.
– Зачем здесь фотограф?
– Республиканская пропаганда, – ответил он с презрением.
– Пропаганда?
Полито очертил в воздухе прямоугольник газетного заголовка и дикторским тоном произнес:
– Республиканская армия заботится о сиротах. Да здравствует Республика, долой фашизм.
Дети попарно стали вылезать из грузовика. Монахиня вручала каждому ломоть хлеба и крохотный квадратик шоколада, а фотограф увековечивал эти моменты. Мы с Полито были последними.
– Запомни: если войдешь, то уже не выйдешь.
– Что мне делать?
– Держи гитару крепче и жди моего сигнала.
– А если меня схватят?
– Да ты их видел? Это же монашки, приятель. Если тебя поймают, ты сам заслужил провести здесь всю оставшуюся жизнь.
Не самое ободряющее заявление, но с учетом того, что оно исходило от Полито, и не самое страшное.
Настала наша очередь. У меня коленки дрожали, но Полито был спокоен, как вода в бассейне. Если не получится, я потеряю отца и Хлою. Как я оказался на этом перекрестье?
Мы вылезли из грузовика. Нам дали хлеб и шоколад. Шоколад Полито немедленно сунул в рот. Через пару метров, когда мы почти поравнялись с фотографом, Полито крикнул:
– Давай!
Я подпрыгнул, как лошадь, которую хорошенько хлестнули по крупу. Полито толкнул фотографа, сбив с ног, с восхитительной ловкостью подхватил камеру и бросился бежать. Я кинулся следом, но тут фотограф, не успев еще встать, схватил меня за штанину:
– Держи вора!
Монахини бросились ко мне, водитель грузовика и его спутник выпрыгнули из кабины, вид у них был грозный. Я инстинктивно схватил гитару и с силой ударил фотографа по лицу.
Тот закричал от боли, а я оторопел и не сразу сообразил, что он отпустил меня и я снова свободен. Полито был уже у ворот и кричал, не понимая, какого черта я медлю. Наконец я среагировал – прежде чем кто-либо успел в меня вцепиться. Пока монахини и водитель хлопотали вокруг фотографа, мы с Полито были уже за забором, в лесу, отделявшем приют от города.
Мы со всех ног мчались вниз по склону, перед нами расстилалась Барселона. Судя по открывшемуся виду, я готов был поспорить, что мы находимся у подножия горы Тибидабо, а шоссе, которое мы пересекли несколько раз, было одним и тем же – так называемая Аррабассада, дорога, соединяющая Барселону и Сант-Кугат. Мы так быстро неслись, что минут через сорок уже ступили на асфальт в верхней части города. Очень странное было чувство. Будто я много лет провел на чужбине и теперь возвращался совершенно другим человеком, понимая, что тот робкий и молчаливый мальчишка с мячом, каким я был раньше, умер в горах.