Память плоти

Никольская Наталья

Население в поселке, некогда сплоченное, «связанное одной целью», на глазах старело и страдало текучестью контингента. Молодежь вымывала в города телереклама, разжижающая мозги, между теми вокруг их поселка тоннами качали минеральную воду и валили лес за гроши наемные из братских республик батраки новых русских, а точнее – новых россиян, «с раскосыми и жадными очами», джигитов на джипах, заменивших им коня, и в черных кожанках вместо бурки.

Люди, строившие завод, работавшие на нем с первых лет эксплуатации, теряли свой статус и

пенсию. Спецы со своими семьями, некогда прибывшие сюда по делу со всех концов страны и образовавшие некий клан привилегированных изгоев, спрятавшись от мира в соснах за решеткой из семи улиц, становились чужими на местности, как Пушкин и Ломоносов, насильно привязанные к поселковым улицам.

Был еще Дом культуры, где трижды в неделю страдало под караоке поколение «нэкстов», четыре частных магазина с утробным ширпотребом, школа с «товарищем директором» старого закала, поликлиника с последним из докторов и редеющий в численности детский садик, содержавшийся на балансе умирающего завода. А вот гаражей, странное дело, все прибывало. По спидометру до областного центра было едва за семьдесят, и это обстоятельство, которое ни у кого не находилось желания комментировать, впрямую способствовало приросту числа малолитражек.

У Ильи тоже имелись четыре колеса, но не было привычки курсировать на них по семи улицам. Дом, возле которого он остановился, был, как многие на Мехзаводе, цвета увядшей оливы, крытый волной шифера, сглаженной январским снегом, и огорожен солидного стажа щербатым забором метра в полтора высотой. Изба стояла первой с северо-востока поселка, открывая за собой сосновый бор. Илья протянул руку за калитку, сбросил невидимый крючок и, поднявшись на крыльцо дома, постучал открытой ладонью плашмя прямо в стену.

***

– Чай будешь? – Лена старательно изображала смирение и покорность. – На плите, горячий.

– Давай.

– Сам налей, пожалуйста. По вкусу.

– Спасибо…

– На здоровье. Я устала, пойду прилягу.

– Это от гордости.

– Что от гордости? Устала? Я устала от Ольги, она тут полтора часа сидела.

– Нашли общий язык?

– Скорее, общую тему. Она любит поговорить о тебе.

– Ты тоже?

– Я люблю послушать. Ты хотел чаю, пей.

– Я был у Китайца.

– Ну и хорошо. Можешь не отчитываться, я ничего не спрашиваю.

– Ты сердишься.

– Нисколько. К пяти часам ты пошел звонить, вернулся еще до полуночи, трезвый. Какие могут быть вопросы?

– Я говорил по телефону десять минут от силы. Вернее, слушал этого парня, Торопа. Его рассказ надо было как-то переварить, и я пошел к Китайцу.

– Я понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Больше, чем ты думаешь.

– Ты понимаешь больше, чем я думаю? – Илья, похоже, удивился. – Мы пили зеленый чай.

– Сожалею, но у нас только черный. Зеленый, говорят, помогает лучше.

– В чем?

– В стрессовых ситуациях. Он очищает кровь и просветляет мысли. Ольга была с вами?

– С

какой стати? Ей туда дорога заказана. Китаец избегает женщин.

– Извини, я забыла. Странно, что Ольга не пришла обратно. Ей так хотелось узнать, зачем тебе звонили с телевидения, что, боюсь, ее ждет бессонная ночь. Ты хотя бы дождался ее?

– Каким образом, если вы расстались через полтора часа? И зачем. Ты меня в чем-то подозреваешь?

– Упаси Бог. В чем можно подозревать человека, который по шесть часов пьет зеленый чай в компании с евнухом?

– Китаец не евнух.

– Тебе видней.

– Ты говоришь пошлости.

– Это тебе кажется.

– Хочешь поссориться?

– Предлагаешь? Если тебе станет легче, давай поссоримся. Но лучше отложить это на завтра.

– Мы пили зеленый чай без сахара и молчали. Почти все время молчали, а когда говорили, то все ни о чем, – Илья сел на пол прямо там, где стоял, возле родного порога, жестом предложив супруге устроиться рядом, но Лена предпочла подпирать плечом стену. – Дети спят?

– Надеюсь.

– Не думаю, чтобы я так уж любил гонять чаи. Да, я иногда захожу к нему, но не для того, чтобы исповедаться. Он ничего не спрашивает, я ничего не рассказываю. С ним можно часами размышлять, например, над тем, как растет бамбук. Чай самый обычный, таким торгуют на рынках. Здесь другое. Магия ритуала, она уводит от суеты… Когда на тебя с горы, набирая вес, катится снежный ком, надо отойти в сторону. Нельзя бежать впереди него.

– Похоже на притчу.

– Да, похоже. Когда касается других. А вот если лавина идет прямо на тебя, ты не замечаешь ее красоты. Когда от шума закладывает уши, глаза лезут на лоб.

– Все, – Лена сморщила нос и отгородилась руками, – все, с меня достаточно. Я понимаю, Китайцу все это, должно быть, в кайф, он всю жизнь медитирует, но я, Илюша, баба, причем баба русская, которая если и пьет чай без сахара, то исключительно ради фигуры, которую ты, когда глаза у тебя на месте, любишь разглядывать. И мне, Илюша, весь этот камуфляж восточный, сейчас, что называется, по барабану. Потому что я твоя жена и болею тобой, переживаю за тебя больше всех китайцев вместе взятых. Со мной надо говорить прямо, честно и откровенно. Давай по правде. Гора, как я понимаю, – это звонок с телевидения. Так?

– Так, – улыбнувшись, согласился Илья. – Пожалуй, так.

– Отлично. Гора, значит, с плеч, осталось остановить лавину. Скажи, как ее зовут, и все станет ясно.

– Кира, – губы Ильи побежали дальше, растягиваясь к ушам и превращая улыбку робкую и повинную в идиотскую. – Ее зовут Кира и ей двадцать три года. Она хочет со мной встретиться на передаче «Ищу тебя».

– А ты хочешь встретиться с ней! Это написано на твоем лице. И к чему тут притчи? Видишь, как все просто.

– Это для тебя просто. Для тебя, которая знает больше, чем я думаю. Я, видишь ли, вовсе не уверен, что хочу с ней встретиться.