Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Диниван пробормотал проклятия и тут же пожалел о своей слабости. Ликтор оторвался от него, и толпа уже начала разделять их. К счастью, ветер на набережной усилился, и Ликтор вынужден был схватиться за шляпу, которая казалась такой же высокой, тощей и бледной, как и сам его святейшество.
Диниван, увидев, что Ликтор начинает постепенно поворачивать по ветру, ринулся вперед. Догнав старца, он крепко схватил его за локоть.
— Простите меня, святейшество, но эскритор Веллигис никогда бы не понял, если бы я позволил вам упасть в воду.
— Да, сын мой, — Ранессин кивнул, снова и снова повторяя знак древа толпам по обеим сторонам их пути. — Я был безрассуден.
— Но, Ликтор, — мягко возразил Диниван, чуть насмешливо приподнимая широкую бровь. — Вы же мирской глас Узириса Эйдона! Будет нехорошо, если вы скатитесь с лестницы кувырком, как мальчишка-семинарист!
Диниван был несколько разочарован тем, что слова его вызвали лишь слабую тень улыбки на губах Ликтора. Некоторое время оба молчали, но молодой человек продолжал поддерживать старшего за локоть.
Бедный Диниван, думал Ранессин, он так старается, и он воистину осторожен.
Не то чтобы он не доверял мне. Все-таки Диниван имеет дело с Ликтором Матери Церкви, хотя, пожалуй, ему явно недостает почтения. Конечно, это только потому, что я позволяю — для моего же блага. Но сегодня настроение у меня не из легких, и он это знает.
Все это из-за смерти Джона. Она означает не просто потерю хорошего друга и превосходного короля, но и великую перемену, а церковь в лице Ликтора Ранессина не может себе позволить слишком легко доверять переменам. Кроме того, это еще и прощание — только в этом мире, строго напомнил себе Ликтор — с человеком доброго сердца и добрых намерений, хотя Джон и бывал иногда сверхпрямолинеен в воплощении этих намерений. Ранессин многим был обязан Джону, ибо именно влияние короля в немалой степени способствовало восхождению бывшего Освельна, из Стеншира к высотам Церкви, и в конце концов к ликторству, чего за пять веков ни разу не удостаивался ни один эркинландер. Короля будет недоставать.
К счастью, Ранессин был хорошего мнения об Элиасе. Он храбр и решителен — свойства, редкие среди сыновей великих людей. Кроме того, правда, будущий король вспыльчив и небрежен, но эти недостатки юности часто излечиваются или по крайней мере смягчаются ответственностью и добрыми советчиками зрелости.
Когда благодаря усилиям прокладывающей дорогу свиты процессия достигла верха кинслагских ступеней и вступила на королевский путь. Ликтор обещал себе, что он пошлет достойного доверия советника помогать молодому королю — и, конечно, печься о благе церкви — кого-нибудь вроде Веллигиса или даже юного Динивана… Но нет, он не расстанется с Диниваном. Как бы то ни было, необходимо найти кого-то, кто сможет нейтрализовать молодую знать Элиаса и этого надутого идиота — аббата Дометиса.
Первый день фейервера, перед самой Элисиамансой — днем леди — начинался ясным, холодным и чистым утром. Солнце едва коснулось зубчатых вершин далеких гор, когда медлительная, торжественная толпа начала стекаться в хейхолтскую церковь. Тело короля уже лежало перед алтарем на носилках, задрапированных золотой тканью с черными шелковыми бантами.
Саймон смотрел на знать, собравшуюся здесь, в их богатых темных одеждах таилось некое зловещее очарование. Он пришел на пустые хоры прямо из кухни, не сняв заляпанной подливками рубашки, и теперь, даже скорчившись в тени, испытывал жгучий стыд за свой невзрачный вид.
И я здесь единственный слуга, думал он, единственный из всех, кто жил в этом замке вместе с нашим королем. Откуда взялись все эти важные лорды и леди?
Я узнал только нескольких — герцога Изгримнура, принцев, еще двух-трех.
Было что-то не правильное в том, как утонченно изящны
Что если король Джон видит все это? Он почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Что если он наблюдает за нами? Скажет он Господу, что я прокрался сюда в грязной рубашке?
Ликтор Ранессин вошел наконец в полном облачении, подобающем его священному сану, в одеждах черного, серебряного и золотого цветов. Чело его венчал венок из священных листьев цияна, в руках он держал курильницу и скипетр из резного черного оникса. Жестом опустив толпу на колени. Ликтор приступил к чтению начальных молитв из заупокойной мессы. Когда он произносил священные строки на чистом и богатом наббанайском языке с едва заметным акцентом и кадил у тела мертвого короля, Саймону показалось, что некий дивный свет засиял на лице Престера Джона, обращая его в лицо юного разгоряченного битвой мужа, выезжающего из ворот только что завоеванного Хейхолта. Как бы хотелось Саймону увидеть короля таким!
Когда Ликтор закончил, молящиеся встали, чтобы спеть молитву. Саймон удовольствовался тем, что произнес слова одними губами. Потом все вновь опустились на колени, и Ранессин начал говорить, к всеобщему удивлению перейдя от наббанайского к простонародному вестерлингу, который Джон сделал языком, понятным всему королевству.
— Вспомним, дети мои, — произнес Ранессин нараспев, — что когда последний гвоздь был вбит в древо казней и для Господа нашего Узириса наступила ужасная агония, благородная женщина из Наббана, именем Пелиппа, дочь могущественного рыцаря, увидала Его. Сердце ее исполнилось жалостью к Его страданиям. Когда же тьма наступила в эту первую ночь, и Узирис Эйдон был одинок и умирал на древе — ибо ученики Его были плетьми изгнаны со двора храма — она пришла к Нему, и она принесла Ему воды, и она дала Ему воды, обмакнув в золотой сосуд шелковый шарф свой и затем поднеся к сухим губам Его.
Когда же она дала Ему воды, то зарыдала, не в силах вынести лицезрения страданий Его. И сказала она: «Бедный человек, что они сделали тебе?» И ответил Искупитель: «Ничего, что не было бы предначертано бедному человеку».
И вновь зарыдала она, говоря: «Мало им убить тебя, они повесили тебя вверх ногами и тем позорят тебя!» И сказал Узирис: «Дщерь, как бы они ни повесили меня, все равно я открыто смотрю в лицо Бога, моего Отца».
— Итак… — Ликтор опустил глаза к собравшимся, — как было сказано Господом нашим Узирисом, так и мы можем сказать о возлюбленном нами Джоне. Простые люди говорят, что Джон не ушел, но остается в тревоге за свой народ и свой Светлый Ард. Книга Эйдона обещает, что сейчас он восходит к свету, музыке и голубым горам рая. Наши братья, подданные Джона в Эрнистире, скажут, что он ушел, чтобы присоединиться к другим героям на звездах, — это не имеет значения.
Где бы ни был он, бывший некогда нам королем, восседает ли он на троне в голубых горах или в звездных полях, мы знаем твердо — он счастлив, он смотрит открыто в лицо Господу.
Когда Ликтор закончил, в глазах его стояли слезы. После прочтения завершающих молитв избранное общество покинуло церковь.
В благоговейном молчании Саймон наблюдал, как одетые в черное личные слуги короля Джона приступили к своим последним обязанностям. Они суетились как жуки вокруг мертвой стрекозы, облачая Джона в королевское одеяние и боевые доспехи.