Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Мириамели путь по этим бесконечным коридорам показался очень долгим. Только гобелены, да группки куда-то спешащих священнослужителей позволяли отличить один коридор от другого, поэтому она вскоре перестала ориентироваться. Огромные каменные залы были сыры и слабо освещены. Когда они, наконец, подошли к большой деревянной двери, на которой было искусно вырезано древо, она была рада, что долгий путь окончен.
Диниван на миг задержался перед дверью.
— Нам следует и дальше соблюдать осторожность, — сказал он, подводя ее к небольшой дверце в том же коридоре. Он толкнул ее, и они оказались
— Я сейчас вернусь, — сказал он, отодвигая портьеру на стене у стола. Портьера опустилась, и он исчез.
Когда по ее пальцам разлилось приятное тепло, она отошла от огня и обратила внимание на пергаменты, развернутые на столе. Они показались совсем неинтересными, полными цифр и описаний границ различных владений. Книги все были религиозного содержания, кроме одной, содержавшей гравюры странных существ и невообразимых церемоний. Эта книга лежала поверх других. Листая книгу, она обнаружила страницу, заложенную ленточкой. На ней было неуклюже сделанное изображение рогатого человека с выпученными глазами и черными руками. Испуганные люди собрались у ног рогатого; над его головой висела единственная на всем небе звезда. Глаза его, казалось, были устремлены со страницы прямо на нее.
Са Астридан Сондикциллес, прочла она подпись внизу. Звезда завоевателя.
Ее затрясло. От картинки повеяло на нее таким холодом, которым не веяло от сырых коридоров Санкеллана. Ей показалось, что это привиделось ей в дурном сне или что она услышала об этом в одной из страшных детских сказок. Мириамель быстро положила книгу на место и отошла, вытирая руки о плащ, как будто прикоснулась к чему-то нечистому.
Неясные голоса послышались за тайной дверью, через которую вышел Диниван. Она подошла поближе, силясь различить слова, но они были слишком тихими. Она осторожно отодвинула занавеску и увидела полоску света, проникающую из соседнего помещения.
Это была, по-видимому, приемная Ликтора, потому что она была украшена пышнее, чем любое помещение, которое она видела со вчерашнего вечера, когда проходила через пустые залы в полусонном состоянии. Потолки были разрисованы сценами из Книги Эйдона. Высокие окна казались кусками серою утреннего неба. За стулом, стоявшим посреди комнаты, висело лазоревое знамя, на котором были вышиты Золотая колонна и Древо Матери Церкви.
Ликтор Ранессин, стройный человек в высокой шляпе, сидел на стуле, слушая толстяка, одетого в похожее на палатку одеяние эскритора. Диниван стоял рядом, нетерпеливо шаркая ногой по толстому ковру.
— …Но в том и суть, ваше святейшество, — говорил толстяк. Лицо его лоснилось, а голос был хорошо поставлен. — В такое время нужно избегать нанесения оскорбления Верховному королю… Ну, сейчас он не в очень доброжелательном настроении. Нам следует тщательно обдумать свое высокое положение, а также нужно считаться с расположением всех тех, кто смотрит на Мать нашу Церковь как на источник умеренности и доброго влияния. — Он достал из рукава коробочку, что-то бросил в рот, и его толстые щеки на мгновение втянулись.
— Я
Веллигис слегка склонил голову в знак признательности.
— А теперь, с вашего позволения, — продолжал Ранессин, — я должен уделить внимание бедному Динивану, который пробыл в пути несколько дней. Я жажду услышать его новости.
Эскритор преклонил колена — нелегкое дело для человека его размеров — и приложился к краю голубого одеяния Ликтора.
— Если я только зачем-нибудь вам понадоблюсь, ваше святейшество, я буду в канцелярии до полудня. — Он поднялся и, плавно покачиваясь, покинул зал, по пути бросив в рот еще один леденец.
— Вы и вправду благодарны судьбе, что Господь свел вас? — спросил Диниван с улыбкой.
Ликтор, согласно кивнул:
— Это действительно так. Веллигис служит мне постоянным напоминанием, что Люди не должны принимать себя всерьез. Он желает добра, но так безмерно напыщен.
Диниван покачал головой.
— Я бы очень хотел верить, что он желает добра, но советы его преступны. Если и впрямь Матери Церкви суждено доказать, что она является живой силой, творящей добро, то это время настало.
— Я знаю, как ты переживаешь, Диниван, — мягко сказал Ликтор. — Но сейчас не время для поспешных решений, о которых потом будешь долго сожалеть. Ты привез принцессу?
Секретарь Ранессина поклонился:
— Сейчас приведу ее. Она в моем кабинете.
Он повернулся и направился через приемный зал. Мириамель поспешно опустила занавеску, и, когда Диниван вошел, она снова стояла у жаровни.
— Пойдемте, — сказал он. — Ликтор уже освободился.
Подойдя к стулу Ранессина, Мириамель присела в реверансе и поцеловала край его одежды. Старик протянул удивительно сильную руку и помог ей подняться.
— Пожалуйста, садитесь рядом, — промолвил он, жестом попросив Динивана подать стул. — И принеси, пожалуй, еще стул для себя.
Пока Диниван ходил за стульями, у Мириамели была возможность впервые разглядеть Ликтора. Она не видела его почти год, но он, казалось, не слишком изменился. Редкие седые волосы по-прежнему обрамляли его красивое бледное лицо. Глаза были живыми, как у любознательного ребенка, в них даже была искорка лукавства. Мириамель не могла не сравнить его с графом Страве, правителем Пирруина. Морщинистое лицо Страве так и лучилось хитростью. Ранессин выглядел гораздо более простодушным, но Мириамели не нужны были заверения Динивана, что за его мягкой внешностью кроется очень многое.
— Ну, моя дорогая принцесса, — сказал Ранессин, когда они уселись, — я не видел вас со дня похорон вашего дедушки. Вы очень выросли, но, Бог мой, что за одежда на вас, моя леди. — Он улыбнулся. — Приветствую вас в Божьем доме. Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
— Только не в пище и питье, ваше святейшество.
Ранессин нахмурился:
— Я не любитель титулов, а мой, к тому же, труднопроизносим. Когда я был юношей в Стеншире, я никогда не мог и помыслить, что закончу жизнь в далеком Наббане, где буду называться «Священным» и «Вознесенным» и никогда уж не услышу своего настоящего имени.