Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
— пела она. Глаза ее были устремлены на сосульки, которые свисали драгоценными вымпелами с ветвей умирающего дерева. Огонь, который не был заметен в приглушенном свете солнца, искрился в их глубине.
И серебристо-лунный след за ним, И только Женщина с сетью способна видеть Сокровенные цели его пути.Рука Адиту застыла в воздухе на несколько мгновений, прежде чем Саймон понял, что она предназначается ему.
Адиту вела его вперед; пригнувшись, они прошли под деревом с гроздьями сосулек. Крепкий, сдобренный снегом ветер, впивавшийся ему в лицо, вызывал слезы на глазах. Лес вдруг предстал пред ним в своем искаженном виде, как будто Саймон заточен в одну из сосулек и выглядывает из нее на окружающий мир. Он слышал скрип своих сапог на снегу, но звук этот казался страшно далеким, как если бы голова его плыла высоко над верхушками деревьев.
Сын ветра носит синюю корону, Из кроличьей шкурки его сапоги.Адиту все мурлыкала свою песню. Они шли по лесу, но это движение было похоже скорее на парение или плавание.
Его с небес не видит Мать-Луна, Но внемлет его тихому дыханью…Они повернули и спустились в подобие оврага, где росли вечнозеленые кустарники: их ветви казались Саймону руками, готовыми обнять обоих путников, ухватиться за них, удушить своим сильным терпким запахом. Смолистые иглы налипали на штаны. Ветер, шептавший меж качающихся ветвей, стал более влажным, но по-прежнему оставался знобяще-холодным.
На панцире Старой Черепахи желтая пыль.Адиту замедлила шаг перед грядой темно-коричневых камней, которые торчали из-под снега на дне оврага подобно стене разрушенного дома. Пока она стояла и пела перед этими камнями, лучи солнца, прорвавшиеся сквозь ветви, вдруг изменили угол падения: тени в трещинах камней стали глубже, затем переполнили расселины, как вышедшая из берегов река, скользнули по поверхности камней, будто лучи закатного солнца, которое спешит на покой.
Он разгуливает в глубине,— слышался ее речитатив. —
И, укрывшись под сухим камнем, В нежной тени считает удары своего сердца…Они обогнули каменную гряду и неожиданно оказались перед идущей под уклон тропой. Более мелкие камни — не только темные, но бледно-розовые,
Казалось, они не просто преодолели какое-то расстояние, но переместились из одного дня в другой, как будто двигались под прямыми углами к привычному миру, перемещаясь беспрепятственно, подобно ангелам, которые, как было известно Саймону, могут летать тут и там по воле Божией. Как все это возможно?
Глядя сквозь деревья на безрадостное серое небо и держась за руку Адиту, Саймон подумал, что, возможно, он и вправду умер. А что если это потустороннее создание, чьи глаза способны видеть то, что недоступно его взору, сопровождает его душу в последний путь, а его безжизненное тело лежит где-то в лесу и его постепенно заносит снег?
А в раю тепло? — подумал он рассеянно.
Он потер лицо свободной рукой, и ощущение боли на потрескавшейся от мороза коже несколько успокоило его. Как бы то ни было, он мог идти лишь туда, куда его вели. Он был даже рад этой беспомощности, которая не давала ему освободить руку из руки Адиту: это было так же невозможно, как оторвать от тела собственную голову.
Песнь Облаков колышет алый факел. Рубин в пучине серых океанов. Она пахнет корой кедра, На груди ее кость слоновая…Голос Адиту взмывал и опускался; медленное задумчивое течение ее песни сливалось с пением птиц, так же как воды одной реки, вливаясь в воды другой, становятся неразличимы. Каждая строфа в этом нескончаемом потоке, все эти названия и описания являлись для Саймона драгоценными загадками, ответы на которые казались совсем рядом, но ускользали, и когда ему чудилось, что он что-то уловил, это что-то исчезало, и на смену ему в самом лесном воздухе являлось что-то новое, манящее и дразнящее.
Путники сошли с каменной тропы и оказались в более глубокой тени, в гуще темно-зеленой живой изгороди, усыпанной, как жемчужинами, крошечными белыми цветками. Листва была сырой, снег под ногами намокшим и неустойчивым. Саймон крепче ухватился за руку Адиту. Он попытался вытереть глаза, которые снова затуманились. Маленькие цветочки пахли воском и корицей.
Глаз выдры коричнев, как речная галька, Она скользит под десятью мокрыми листьями, И когда она танцует в алмазной струе, Весело смеется Несущий Светильник.Теперь, к парящей мелодии Адиту и нежным трелям птиц присоединился звук воды, плещущейся в мелких заводях, мелодичный, как музыкальный инструмент, сделанный из хрупких травинок. Тающие снежинки мерцали в неровном свете. Поражаясь этим прекрасным звукам, Саймон оглядывался вокруг на звездное сияние солнца, проходящего через толщу воды. Казалось, с ветвей деревьев падают капли света.
Они прошли мимо маленького бойкого ручейка, чей веселый голосок отдавался в залах леса с колоннадой деревьев. Тающий снег лежал на камнях, а под мокрыми листьями была видна жирная черная земля. У Саймона кружилась голова. Песня Адиту струилась через все его мысли, как ручей скользил по отшлифованным камням и обегал их. Сколько времени они уже идут? Сначала казалось, что они прошли лишь несколько шагов, и вдруг такое ощущение, что они идут несколько часов — даже дней! И вообще — почему тает снег? Еще несколько мгновений назад он устилал все!