Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
— Не наше желание принуждать других к чему-то против их воли. Мы сами слишком много страдали в руках плохих хозяев.
— Если я должна быть вашей пленницей, хотя бы называйте меня по имени. Я — Мириамель.
— Тогда Мириамель. Простите нас, Мириамель, или по крайней мере не судите, пока не будет услышано все, что мы хотели сказать.
Она подняла миску и сделала еще глоток.
— Тогда расскажите мне.
Дворр оглянулся на своих соплеменников — круг огромных темных глаз — и начал говорить.
— А как Мегвин? — спросил Изорн. Из-за повязки голова его
— Я думаю, что она, может быть, вернется к нам. — Эолейр вздохнул. — Прошлой ночью она начала немного двигаться и дышать поглубже. Она даже сказала несколько слов, но шепотом, и я не смог ничего разобрать.
— Но это же хорошие новости! Почему у тебя такое вытянутое лицо?
— Женщина-ситхи приходила посмотреть на нее. Она сказала, что это похоже на лихорадку — иногда больной выплывает на поверхность, как тонущий, который делает последний глоток воздуха, но это не значит… не значит… — Голос Эолейра задрожал. Он сжал зубы, пытаясь справиться с собой. — Целительница сказала, что она все еще так же близка к смерти, как и раньше, — если не ближе.
— А ты веришь ситхи?
— Это не болезнь плоти, Изорн, — тихо сказал граф. — Это рана и без того поврежденной души. Ты же видел ее в последние недели. — Он сплел пальцы, потом снова расплел их. — А ситхи о таких вещах знают больше, чем мы. Что бы ни случилось с Мегвин, оно не оставило следов — нет ни сломанных костей, ни кровоточащих ран. Скажи спасибо, что твои раны — это обычные земные раны, которые можно залечить.
— Так я и делаю, слово чести. — Риммер нахмурился. — Ах, милостивый Узирис! Эолейр, значит, у тебя опять плохие новости. И никто ничего не может сделать?
Граф пожал плечами:
— Целительница сказала, что помочь Мегвин не в ее силах. Она может только немного облегчить ее страдания.
— Проклятая судьба! Такая славная девушка! Над семьей Лута тяготеет какое-то проклятие!
— Никто бы этого не сказал еще год назад. — Эолейр закусил губу, прежде чем продолжить. Его собственное горе росло до тех пор, пока не начало казаться, что оно должно либо исчезнуть, либо убить его. — Но, щит Мюрага, Изорн, неудивительно, что Мегвин искала богов! Нетрудно было решить, что они покинули нас: ее отец убит, брат растерзан, разрублен на куски, ее народ в изгнании. — Он задыхался. — Мой народ! А теперь бедная Мегвин сходит с ума и умирает в снегах Наглимунда. Это не просто отсутствие богов, нет, они как будто решили покарать нас!
Изорн начертал знак древа.
— Мы никогда не узнаем, чего хотят небеса. Может быть, у Господа свои планы относительно Мегвин, а мы просто не можем его понять?
— Возможно. — Эолейр подавил раздражение. Не было вины Изорна в том, что Мегвин ускользала, и то, что он сказал, было добрым и разумным, но сейчас граф Над Муллаха не хотел ни доброты, ни разума. Он хотел выть, как волк на Фростмарше. — Укуси меня Куамн, Изорн, видел бы ты ее! Если она не лежит неподвижно как смерть, лицо ее полно ужаса, а руки сжимаются, вот так, — он протянул к Изорну собственные руки со скрюченными пальцами, — как будто ищет помощи. — Эолейр в отчаянии ударил ладонями по коленям. — Ей нужно что-то, а я не могу ничем помочь.
Изорн смотрел на друга. В глазах его светилось понимание.
— О Эолейр! Ты любишь ее?
— Я не знаю! — Граф на мгновение закрыл лицо руками. — Когда-то я думал, что могу прийти к этому, но потом она стала неприветливой и холодной. Она отталкивала меня при любой возможности. А когда безумие овладело ею, она сказала, что любила меня с детства. Она была уверена, что я буду смеяться над ней, и не хотела, чтобы ее жалели. Поэтому она всегда держала меня на расстоянии — чтобы я не догадался, в чем дело.
— Мать Милости! — выдохнул Изорн. Он протянул свою веснушчатую руку и сжал ладонь графа.
Эолейр почувствовал простую силу этого пожатия и долго не отнимал руки.
— Жизнь и без того сложная штука. Можно было бы обойтись и без войн между бессмертными и тому подобного. Ах, Изорн, неужели мир никогда не наступит?!
— Когда-нибудь, — сказал риммер. — Когда-нибудь обязательно.
Эолейр крепко сжал его руку, прежде чем отпустить ее.
— Джирики сказал, что через два дня ситхи уйдут. Ты пойдешь с ними или вернешься в Эрнистир вместе со мной?
— Еще не знаю. В зависимости от того, как будет чувствовать себя моя голова. Пока что я не могу ехать с мало-мальски приличной скоростью.
— Тогда поезжай со мной, — сказал, поднимаясь, граф. — Теперь мы не торопимся.
— Будь здоров, Эолейр.
— Ты тоже. Если хочешь, я зайду попозже и принесу немного этого ситхианского вина. Это как раз то, что тебе нужно, чтобы снять боль.
— Боль-то оно, может быть, и снимет, — рассмеялся Изорн. — Но, боюсь, и рассудок повредит. Но мне все равно. Я никуда не собираюсь и не должен ничего делать. Приноси вино, если сможешь.
Эолейр похлопал друга по плечу и вышел из шатра под удары колючего ветра.
Дойдя до шатра, в котором лежала Мегвин, он снова был поражен мастерством ситхи. Маленькая палатка Изорна была крепкой и хорошо сшитой, но холодный воздух все равно пробивался внутрь, а тающий снег затекал на пол. Шатер Мегвин сделали ситхи, поскольку Джирики хотел устроить ее с максимальным удобством, и, хотя блестящая ткань была такой тонкой, что казалась почти прозрачной, переступив через порог, он почувствовал себя в добротно построенном доме. Шторм, сотрясавший Наглимунд, ревел как будто за много миль отсюда. Но зачем им это, подумал Эолейр, ведь сами ситхи не обращают никакого внимания на холод и сырость.
Кира’ату подняла глаза, когда вошел Эолейр. Мегвин, распростертая на матрасе под тонким одеялом, беспокойно двигалась, но глаза ее были по-прежнему закрыты, и смертельная бледность покрывала ее лицо.
— Есть перемены? — спросил Эолейр, уже зная ответ.
Она слегка пожала плечами:
— Она борется, но, боюсь, у нее не хватит сил ослабить хватку того, что овладело ею. — Ситхи казалась равнодушной, ее золотистые глаза ничего не выражали, но граф знал, сколько времени она проводит у постели Мегвин. Они просто были другими, эти бессмертные; бессмысленно было судить о них по лицам и даже голосам. — Она говорила какие-нибудь слова? — внезапно спросила Кира’ату.