Память
Шрифт:
***
Переправа была сложной, гитлеровцы обстреливали отступающие войска, стараясь утопить побольше красноармейцев. Лейтенант Зарубин стоял на плоту, чувствуя, что враг уже пристрелялся и может накрыть переправляемое орудие в любую минуту. В этот момент новый взрыв чуть не сбросил лейтенанта в воду, и вот именно после него он увидел пацана, одетого в какие-то лохмотья, качающегося на воде. Не раздумывая, лейтенант прыгнул в воду, чтобы вытащить на плот едва дышавшего мальчонку лет десяти-одиннадцати. Быстро осмотрев спасённого уже на берегу, лейтенант заметил, что тот
– В санбат, – коротко распорядился капитан Егоров, покачав головой. Сколько таких детей он уже видел за два месяца войны…
Герби очнулся внезапно. Он даже поначалу не осознал, что произошло, потом услышал речь, которую почему-то отлично понимал, хотя говорили не по-английски. Потом на него навалились воспоминания, заставив тихо заплакать, но рядом появилась какая-то женщина, сразу же погладившая его по голове. И было это так необыкновенно, что слёзы тут же пропали.
– Как зовут тебя, малец? – поинтересовался какой-то усатый дядька, одетый в пижаму.
– Ге… ги… – попытался ответить Герби, но не смог и сразу же запаниковал.
– Будешь Гришей, Григорием, значит, – заключил незнакомый дядька. – А то, что говорить пока не можешь, то не страшно, контузило тебя, парень. Так бывает.
– Интересно, он сам поесть-то сможет? – задумчиво спросила медсестра.
– Совсем замучили пацанчика подлые вражины, – вздохнул солдат. – Дай-кось я его покормлю.
Чуть позже Герби узнал, что оказался в прошлом, почти за сорок лет до своего рождения, в другой стране, в которой шла война. Его приняли за местного, убежавшего от кого-то чёрного, по рассказам, похожего на демона из сказки. Переубеждать таких добрых и хороших людей он не стал. Поняв, что опекунов больше не увидит, дважды преданный самыми близкими людьми мальчик принял и новое имя, и новую для себя реальность.
Он быстро шёл на поправку, и вскоре уже помогал и персоналу, и больным, бегая по поручениям, подавая тем, кто не мог встать, придерживая того, кто с трудом ходил, кормя с ложечки того, кто не мог есть сам. Старательный мальчонка понравился медсёстрам, попросившим за него начальника санбата, поэтому очень скоро у Гриши появилась красивая, по его мнению, одежда. Она была военной, как у многих вокруг, но удобной. Его начали учить, а учить пришлось всему – и как наматывать портянки, и как приветствовать, и перевязкам, и… много чему. Маленький санинструктор вскоре встал в один строй с девушками, которых мальчик очень уважал – ведь они ничего не боялись. Наверное, и опекуна бы не испугались. Мальчик теперь назывался «воспитанником», но многие в санбате – и врачи, и раненые – обращались к нему «сынок». И ради такого обращения Гриша был готов на многое.
С любознательным мальчишкой любили откровенничать раненые, рассказывая всякие фронтовые придумки. Григорий Лисицын, как теперь называли Герберта, прижился в санбате, научившись многому. Постепенно он привыкал к жизни в прифронтовом санбате, иногда сбегая на передний край, чтобы «помочь девочкам». Он не боялся перевязывать раненых под огнём, хотя его за это потом ругали. Воспитанника медсанбата берегли, но и учили честно – и врачи, и медсестры,
Почему-то его записали одиннадцатилетним, он, впрочем, не возражал. И его обнимали, показывая, что он, Герби, точнее, уже Гриша, нужен, действительно нужен. За это мальчик был согласен и на непростую науку, и на взрывы. Да что там… Он за это даже умереть был согласен. Потому что, несмотря на войну, здесь он был среди своих.
– Такое чувство, что у него убили всех, причём на его же глазах, – поделилась как-то медсестра с врачом.
– Да, похоже, – согласился тот, смоля папироску между операциями. – Тогда понятна амнезия, детская психика не справилась. А учитывая то, как его избили, как только выжил…
– Мы его согреем, – пообещала женщина в годах.
Именно она обнимала Гришу-Герби, утешала, когда что-то не получалось, хвалила и показывала мальчонке его нужность. Вскоре Гриша уже и не вспоминал о Великобритании, только иногда в снах приходил страшный опекун и брезгливо кривившая губы опекунша. Теперь мальчик твёрдо знал – они были фашистами, потому что так поступить с ним могли только фашисты.
– Лисицын! – позвала мальчика как-то товарищ капитан, уже после переаттестации. – Отнесёшь таблетки товарищу генералу, ясно? И проследи, чтобы принял!
– Есть! – ответил маленький ефрейтор медицинской службы, отправляясь выполнять задание.
Никого не боявшийся Герби и сейчас не испугался, хоть его и ждал целый генерал… Комдив простудился, госпиталь обязал санбат проследить за приёмом генералом лекарств, так как лежать во время наступления последний был против. Закончились горькие дни отступления, теперь Красная армия рвалась вперёд, отбирая у врага пядь за пядью клочки своей земли. И вместе с армией в одном строю, в окопах, часто и на передовой шёл маленький санинструктор, воспитанник санбата.
– Товарищ генерал, разрешите обратиться! – чёткое воинское приветствие и представление удивили командира дивизии.
Об этом мальчонке он, разумеется, слышал, даже медаль ему вручал – «За боевые заслуги». Подтащивший патронные ящики и воду к задыхавшимся пулеметам, парнишка тогда сильно помог… Опять только чудом оставшись в живых, но помог. Генерал даже слышал, как ласково ругали мальчишку женщины из медсанбата, а он только краснел и оправдывался: «Ну, а кто, если не я?»
– Обращайтесь, – кивнул всё понявший командир дивизии.
– Вам таблетки пора принимать, – твёрдо произнёс маленький солдат. – И градусник ещё нужен… Вот, – протянул мальчик генералу необходимое.
– Спасибо, – поблагодарил комдив, думая о будущем таких девчонок и мальчишек, разбросанных по частям. Их было немало – пригретых солдатами, медсёстрами, даже командирами, шедших вместе с армией. Их объединяла ненависть. Жгучая, бескомпромиссная ненависть ко всем немцам, что могло стать проблемой, когда они войдут в Германию. А в том, что они дойдут, генерал был абсолютно уверен.