Памяти Тамары Григорьевны Габбе
Шрифт:
* * * Туся - уже в последний год жизни - однажды сказала мне:
– Я теперь совсем иначе понимаю пословицу: "чужую беду руками разведу, к своей - ума не приложу". Совсем иначе, чем понимала раньше и чем вообще принято ее понимать. Теперь я думаю, что эта пословица вовсе не имеет иронического смысла: вот, мол, лезешь к другому с советами, когда себе самому посоветовать не можешь. Тут не ирония, а точно высказанное прямое наблюдение: чужой беде и в самом деле почти всегда можно помочь, если сильно захотеть и серьезно подумать, а вот собственной - нет...
Сколько чужих бед развела Туся руками на своем веку! Все мы привыкли
...В детстве, когда мне было лет десять, мне подарили книгу о замечательных путешественниках. В ту пору я уже свободно и много читала. Но эта книга оказалась мне не по зубам: как это ни странно, меня оттолкнула непонятность заглавия. На обложке, на фоне палаток, оленей и юрт, было выведено в двух строках:
"Люди
доброй воли".
"Люди" отдельно и "доброй воли" отдельно... Это сбивало меня, я не умела их соединить. И читая эти слова подряд, я не понимала их, для меня слишком трудными оказались падежные связи: "люди" - чего? "доброй воли". Заскок непонимания оказался таким прочным, что простой смысл фразы ускользал от меня, и я упорно отказывалась читать интересные очерки несколько лет.
Ни одного замечательного путешественника я так и не встретила в жизни, но Туся была безусловно самым крупным изо всех людей сознательно направленной доброй воли, каких мне довелось встретить.
"Надо посоветоваться с Тусей" говорил каждый из нас, друзей ее, когда его одолевало недоумение, горе, тревога, когда не ладилось что-то в работе или в жизни. И вот Тусины спокойные и зоркие глаза уже сосредоточены на твоей беде; она вникает в нее всей силой ума, привлекая на помощь догадку и опыт; и вот ее быстро двигающиеся, смелые руки уже готовы развести твою горькую беду. Ты уже не один на один со своей бедой. "Давайте-ка поймем", - говорит Туся энергичным, бодрым, звонким голосом. И под звук этого голоса, как-то по-новому излагающего тебе твои же горестные обстоятельства, под взмахи этих энергичных рук - начинаешь понимать истинную цену, подлинный размер и облик своей беды ее небезнадежность и способ ее одоления.
Может быть, Туся более всего на свете и любила "разводить руками чужую беду". Тут было ее призвание; тут в одном узле переплетались - ее религия, ее доброта, ее ум - высокий и практический одновременно - и ее бесстрашность. И как это ни странно сказать - художественность ее натуры, которая позволяла ей по одной смутной черте
* * *
Самым полным выражением Тусиной личности был ее голос, которого мы больше никогда не услышим, - такой богатый оттенками, звучный, свободно выражавший и насмешку, и печаль, и серьезность, и гнев, и бесстрашие, и силу.
Как человек светский, как человек, лишенный нервозности, раздражительности, истеричности - Туся владела им в совершенстве. И чем ей самой было хуже, тем более ласковым к другому становился ее голос. Когда нам больно, плохо, когда мы измучены, голоса наши звучат нетерпеливо, раздраженно. У Туси напротив. Когда я, в последние месяцы ее болезни, поднимала телефонную трубку и слышала обращенный ко мне, слабый и какой-то замедленный - не от горя, а от нежности - отклик:
– Ли-доч-ка...
– я уже знала, что если голос у нее ласковый, значит, ей худо, хуже, чем было вчера, еще хуже... Страдания вызывали в ней не раздраженность, а какую-то пристальную нежность к близким.
Лет 25 тому назад, в Ленинграде, я приехала за ней в больницу, чтобы отвезти ее домой после тяжелой операции. Я стояла в одном конце коридора, а ее вела сиделка под руку с другого конца. Туся шла с трудом, пошатываясь, чуть задыхаясь, и что-то говорила мне издали, - я не слышала слов, они расплывались в коридорном гуле - но голос, сквозь задыханье, был полон старательности: я дойду, не бойтесь, я справлюсь.
Дней за 5 до смерти я стояла над ее постелью и глядела, как она спит. Вдруг я вспомнила, что у нее под мышкой градусник, и она может его во сне раздавить. Я тихонько вытащила его, - она проснулась. Я зажгла лампу и поднесла градусник к свету.
– Погасите, Лидочка, - сказала Туся, - ведь у вас глаз болит, - вам нельзя глядеть на свет.
Голос был тихий, тихий, еле слышный, трудный - но полный тревоги - не о себе - обо мне.
1960, 1961
___________________________________________
Примечания
Благодарю Жозефину Оскаровну Хавкину, многолетнюю помощницу Лидии Корнеевны, за помощь при подготовке этой публикации.
_______________________________________________________
1 Речь идет об "Отрывках из поэмы", см. Лидия Чуковская. Сочинения в 2-х тт. Т. 2, с. 315.
2 Григорий Иосифович Мишкевич, в середине 30-х годов главный редактор Ленинградского отделения Детиздата. Подробнее о нем и его неприглядной роли в разгроме издательства см.: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. М., 1996, с. 297-300.
3 Прейсы - Лия Яковлевна Прейс (псевд.: Елена Ильина, 1901-1964), писательница, сестра С.Я. Маршака, и ее муж Илья Исаакович Прейс (ум. 1958), философ.
4 М. Булатов, детский писатель, в его обработке печатались сказки разных народов.
5 "Иосиф Израилевич Гинзбург (1901-1945), инженер, арестован за то, что в присутствии сослуживцев возмущался пактом СССР с фашистской Германией. Это было до нападения Гитлера на Советский Союз. Но в судьбе человека, арестованного за антифашизм, нападение фашистов на СССР не изменило ничего. Он остался в лагере и погиб под Карагандой, работая во время наводнения на плотине". (Цит. по кн.: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. М., 1997, с. 338.)
6 Петр Иванович Чагин (1898-1967), директор Гослитиздата (1939-1946); Александр Николаевич Тихонов (Серебров) (1880-1956), издательский деятель.