Памятник
Шрифт:
– Привет тебе, - сказал О'Брайен.
– Слышать твое приветствие столь же приятно, как видеть тебя.
О'Брайен приблизился к Старейшине, и они пожали друг другу руки. Это не входило в местный обычай, но О'Брайен при встрече с людьми пожилого возраста, в дружбе с которыми он прожил почти всю свою жизнь, обменивался с ними рукопожатиями.
– В надежде на твой приезд я распорядился устроить пир.
– А меня привела сюда надежда попировать с тобой.
Ритуал был выполнен, и жители деревни, вполголоса обмениваясь одобрительными замечаниями, начали медленно расходиться.
– Много утекло дней, - произнес Старейшина.
– Много, - согласился О'Брайен.
Он вгляделся в своего друга. Тело высокого худого Старейшины на вид казалось все таким же крепким и сильным, но волосы его побелели и отливали серебром. Поначалу прожитые годы лишь наметили на его лице морщины, потом время постепенно углубило их и притушило блеск глаз. Как и О'Брайен, он был стар. Он тоже умирал.
Они удобно устроились в гамаках, так чтобы каждый видел лицо другого. Молодая девушка принесла им сосуды из выдолбленных плодов, и они, потягивая напиток, отдыхали в молчании, пока не сгустилась тьма.
– Лангри ведь больше не путешествует, - сказал Старейшина.
– Лангри пускается в путь, когда он чем-то озабочен.
– Так поговорим о том, что тебя заботит.
– Потом. После пиршества. Или завтра... Лучше бы завтра.
– Ладно, пусть завтра.
Девушка вернулась с трубками и тлеющим угольком, и они молча закурили; искры, разлетаясь, пронизывали мрак, а неровное дыхание ночного бриза обдавало их свежим ароматом моря, к которому примешивались аппетитные запахи праздничных блюд. Они докурили трубки и, выйдя из рощицы, торжественно заняли приготовленные для них почетные места.
Ранним утром они вдвоем отправились на берег и уселись рядышком на небольшом бугре, у подножия которого плескалось море. Они утонули в массе душистых цветов, кивавших чашечками в такт легким порывам ветра. Под первыми лучами солнца искрились волны. Пестрые паруса рыбачьих лодок казались прильнувшими к горизонту лепестками. Слева от них, разметавшись по склону холма, дремала деревня, и к небу тянулись лишь три тонких дымка. Мальчики шумно возились и играли в волнах прибоя, и только некоторые из них робко приблизились к бугру и, задрав головы, во все глаза смотрели на Старейшину и Лангри.
– Я стар, - произнес О'Брайен.
– Ты старше всех, - согласился Старейшина.
О'Брайен слабо улыбнулся. Для местных жителей слово "старый" означало "мудрый". Старейшина сделал ему величайший комплимент, а он не почувствовал в душе ничего, кроме пустоты и усталости.
– Я стар, - повторил он, - и я скоро умру.
Старейшина быстро повернулся к нему.
– Никто не живет вечно, - сказал О'Брайен.
– Верно. Но тот, кто боится смерти, умирает от страха.
– Я боюсь не за себя.
– Значит, Лангри заботится не о себе. Однако ты сказал мне, что чем-то озабочен.
– Это твоя забота. Забота всего твоего народа, который стал и моим.
Старейшина медленно кивнул.
– Мы всегда прислушиваемся
– Ты ведь помнишь, - сказал О'Брайен, - что я прибыл сюда издалека и остался у вас потому, что корабль, который доставил меня сюда, больше не мог летать. Я попал в ваши края случайно - сбился с пути, а мой корабль тяжело заболел.
– Помню.
– Сюда прилетят и другие. Потом еще и еще - много, много других. Среди них будут и хорошие люди и плохие, но каждый человек, будь он хорош или плох, привезет с собой диковинное оружие.
– И это помню, - промолвил Старейшина.
– Я видел, как ты убивал птиц.
– Диковинное оружие, - повторил О'Брайен.
– Наш народ против него беззащитен. Люди с неба завладеют этой землей, возьмут себе все, что захотят. Они отберут у нас побережье и даже море - мать всего живого. Они оттеснят наших соплеменников к холмам, а там, в непривычных условиях, им придется очень туго. Чужеземцы привезут сюда неведомые болезни, и в деревнях будут, не затухая, пылать погребальные костры. Чужаки будут плавать в нашем море, ловить в нем рыбу. Повсюду здесь выстроят хижины выше самых высоких деревьев, а пришельцы, которые заполонят берега, будут толще тех рыб, что водятся на мелководье у мыса. И нашему народу придет конец.
– Ты уверен, что этого не избежать?
О'Брайен кивнул.
– Это произойдет не сегодня и не завтра, но произойдет неминуемо.
– Тяжкая забота, - недрогнувшим голосом произнес Старейшина.
О'Брайен снова кивнул. О ЭТОТ БЛАГОДАТНЫЙ, ПЕРВОЗДАННО ЧИСТЫЙ КРАЙ, ЭТОТ БЛАГОРОДНЫЙ, ПРЕКРАСНЫЙ ТЕЛОМ И ДУХОМ НАРОД... КАК ЖЕ БЕСПОМОЩЕН ЧЕЛОВЕК, КОГДА БЛИЗОК ЕГО СМЕРТНЫЙ ЧАС!
Какое-то время оба молчали - два старика под сияющим солнцем, к которым уже подступала вечная тьма. О'Брайен протянул руку, сорвал со стеблей несколько цветков и растер между ладонями их хрупкие белые лепестки.
Старейшина повернул к О'Брайену опечаленное лицо.
– Лангри не может предотвратить это несчастье?
– Лангри сможет предотвратить его, - ответил О'Брайен, - если люди с неба появятся здесь сегодня или завтра. Если же они задержатся, Лангри ничем не сумеет помочь, потому что Лангри скоро умрет.
– Теперь я понял. Лангри должен указать нам правильный путь.
– Этот путь необычен для вас и труден.
– Мы сделаем все, что ты найдешь нужным.
– Путь этот очень труден, - повторил О'Брайен.
– Наш народ может не осилить его, да вдруг еще Лангри ошибется и направит людей по неверной дороге.
– Чего требует Лангри?
О'Брайен встал.
– Пришли ко мне молодых мужчин, но не всех сразу - пусть одновременно приходит столько, сколько пальцев на четырех руках. Я выберу из них тех, кто мне подойдет.
– Первые будут у тебя уже сегодня.
О'Брайен пожал руку Старейшине и поспешно удалился. Шесть прапраправнуков ждали его на берегу. Они подняли паруса, потому что теперь, когда они плыли обратно, ветер дул им в спину. Пока лодка скользила по воде к выходу из бухты, О'Брайен смотрел назад в сторону быстро удалявшегося берега. Там на бугре, подняв руки, неподвижно стоял Старейшина.